1
В этот день мне, адвокату, было двадцать шесть, и звали меня Григорием Ржевским. Назавтра я стану безработным бродягой без возраста и имени – на такие каверзы порой способна жизнь.
Было самое начало осени: ветер сквозь тонкие ткани плащей, графитовое небо, желтеющие челки берез. Игорь нетерпеливо вертел в руке телефон и не сводил глаз со здания суда. Он ждал своего сына, адвоката.
Выйдя из-под арки судебного здания, я втиснулся в отцовский автомобиль и шумно вздохнул. От неуютности поерзал на сиденье – колени уперлись в приборную доску. Сдвинул брови, наблюдая, как напряжен отец, кашлянул, чертыхнулся.
– Папа, вот только не надо так нервничать, прошу тебя, – нарушил я молчание.
– Это моя внучка, – с упреком возразил Игорь.
– Это моя дочь, – счел нужным уточнить я. – Но я-то спокоен – посмотри.
– Вижу, – откликнулся отец.
– Что ты имеешь в виду?
Я отвернулся к окну, уязвленный его намеком. Я чувствовал себя смертельно уставшим от мелочных забот – вот как сейчас, когда Лиза заболела, и мы с отцом, бросив все, поехали за пятьдесят километров, чтобы услышать от врачей, что ничего серьезного. Моя бывшая жена напутала, перестраховалась, зря только всех переполошила – видимо, назло мне. Было время, когда она все делала назло мне, даже жила.
Два часа спустя в больнице я равнодушно поглядывал по сторонам, пока Ржевский-старший выяснял у лечащего врача, каково состояние девочки. На секунду, не больше, когда отец развернулся и пошел мне навстречу – глаза опущены, словно утонули где-то за оправой очков, под валиками густых бровей; исполинская ладонь обхватила подбородок, едва видна в мрачно-угольной седоватой чащобе – я ощутил, как холодеют пальцы рук.
– Что, папа?
Отец отмахнулся.
– Воспаление легких. Все будет в порядке, ей уже лучше.
– Ну а чего ты тогда меня пугаешь?
Я предложил ехать: с Лизой все хорошо, родительский долг явления по первому зову исполнен, дома ждет столько дел – нас обоих ждет, не меня одного. Но отец медлил, крутился на мысках туфель, делая вид, что читает больничные проспекты в коридоре.
– Я пойду, Гриша, еще раз спрошу. Может быть, мне разрешат заглянуть к ней на минутку.
Я кивнул и направился к выходу.
У него получится, он их убедит. Он умеет убеждать, этот Ржевский-старший. Красавец, высокий, сильный, лицо открытое, глаза внимательные, добрые. Осанка королевская, королевская дужка черных собольих бровей. Щегольская бородка, чуть седая, немного седины и по вискам, а в целом – вполне еще брюнет. Женщинам он страшно нравился, до того даже, как начинал говорить, а уж когда заговаривал – умел очаровать любую.
Я остановился на парковке чуть поодаль от отцовской машины и закурил. Мне бы хоть на один день обаяние отца, хоть на пару часов. Выиграть это проклятое дело в суде, а затем прийти к Ане и… И что? Все так запуталось, я и сам не знал уже, чего хочу от Анны.
Сигарета истлела. Накрапывала противная кусачая изморось. Нет, никакое обаяние не поможет, никакие отцовские чары.
Игорь выскользнул из больницы, по-прежнему задумчивый, и сказал:
– Когда мне было четыре года, мой старший брат тоже схватил пневмонию. Открылся абсцесс, осложнение на желудок. Я, как сейчас помню, вертелся вокруг матери: «Когда же Гриша поправится? Хочу играть с Гришей!» Не поправился… Его Гришей тоже звали, ну да ты знаешь.
Я закашлялся.
– Папа, что с тобой такое, в конце концов? Хочешь довести себя и меня заодно?
Изморось превратилась в простыню дождя. Я торопливо сел на водительское место, зло вдавил кнопку на руле, и по стеклу зачастили дворники. Всю дорогу до дома мы промолчали, не глядя друг на друга и едва ли друг о друге думая.
