Если в кругу друзей появится человек чем-то увлечённый, он обязательно заразит своим занятием остальных. Вот так случилось со мной и моим папой, когда Гаррик – врач-стоматолог, близкий нашей семье человек, у ночного костра в очередном походе с упоением рассказывал о находках XIII – XIV веков. Его интересовал исключительно домонгольский период. Наше же увлечение копками началось в то самое памятное воскресенье, когда папа уехал рано утром из дома неизвестно куда, а вернулся ближе к обеду с металлоискателем. Мы его сразу протестировали: прошлись по нашей квартире. Прибор пищал, визжал, басил, одним словом, чуть с ума не сошёл от бесконечных гвоздей и других железяк, которыми утыкан весь наш дом.
За обедом папа налил себе пятьдесят граммов водки и столько же во вторую рюмку. «Земляному Деду», ― на полном серьёзе заявил он. Мама над таким язычеством посмеялась, но препятствовать не стала, по принципу: чем бы дитя не тешилось. Папа вышел во двор и со словами: «Земляной Дед, прими в дар», ― вылил водку на землю. Мама, уже без смеха, сказала: «Живём в XXI веке! Я кандидат наук и приношу жертвы какому-то Земляному Деду!» Смех смехом, да только мистику никто не отменял.
Металлоискатель неожиданно пиликнул. Отчётливо помню свои мысли: «Место глухое, без признаков какой-либо жизни ― край лесного оврага, да ещё бог весть откуда взявшаяся яблоня-дичка. Ну что здесь может быть?» Но, как учили копальщики со стажем, рыть нужно везде, где пищит. Я ещё раз провёл между старыми вылезшими наружу корнями дерева, и вновь услышал характерное для металлического предмета «пи-пи». Копнул. В земле сверкнул, как мне показалось, какой-то кругляшок. Серебряная монетка? Сердце бешено заколотилось. Неужели удача! Поднял, очистил от земли и разочаровался. На моей запачканной грязью ладони лежала пуговица-полусфера. Платком я очистил её от земли и рассмотрел. Пуговичка показалась мне необычной. На прекрасно сохранённой поверхности я увидел два герба, над ними корону Российской империи, а под ними запись на ленте «Рязано-Уральск». «Так, ― сказал про себя я, ― что это у нас тут?» И неожиданно пуговица мне ответила.
Если вы решили, что я немного не в себе, то, уверяю вас, это не так. Пуговица не говорила со мной ртом. Она говорила со мной… Как бы это яснее выразиться? Телепатически, что ли? Я задавал ей мысленно вопросы и получал на них ответы, которые ясно осознавал. Хотите ― верьте, хотите ― нет. Дальше можете вообще не читать. Уже не читаете? А, читаете? Так вот, дело было так.
Испугался ли я? Испугался – не то слово. Я помертвел, однако вскоре понял, что бояться особо нечего. Пуговицу? Это же смешно! Я сел под яблоньку, и стал рассматривать находку, задавая ей вопросы:
– Ты кто?
– Пуг-Вица я! ― кокетливо представилась блестяшка.
– Чья ты?
– Я принадлежу, ― начала хриплым голосом пуговица, потом слегка откашлявшись, поправилась, ― принадлежала кондуктору железной дороги «Рязань ― Уральск».
– Понятно. А как ты оказалась под яблоней?
– Ох, ― выдохнула пуговица, – это запутанная любовная история, но, если ты никуда не торопишься, я могу тебе её рассказать.
– Не тороплюсь.
Пуговица оказалась на удивление словоохотливой и свалила на меня столько информации, что хоть историю российской железной дороги пиши. Начала она, как и всякая болтушка, с того, как появилась на свет. Я понял, что сделали её на фабрике «Братьев Бух» в Санкт-Петербурге в 1871 году.
– Вот и посчитай: сколько мне стукнуло? ― гордо спросила пуговица.
Я прикинул: лет 150 точно есть. Люди столько не живут.
– А из чего ты сделана, что так прекрасно сохранилась?
– Да не из простых я: хоть и железная, а лицо посеребрённое. Берегла себя. Держалась за корни яблоньки, чтобы вешние воды не изуродовали.
