1
*Внимание! Все персонажи и события вымышлены. Любые совпадения являются случайными.
– Боль… Она пронзает меня, выворачивает наизнанку, а затем опять сворачивает в витиеватый узор решетки на ограде кладбища…И снова тьма… И снова пустота… И снова безысходность… И снова глупое, бесполезное, бессмысленное и жалкое прозябание своего существования на этой грешной земле… Невыносимая боль сжигает меня изнутри своим адским огнем… Мои слезы превратились в непрекращающиеся потоки крови… Это дурная кровь… Это плачет дождь… Это черно-белые сны… Это ломка моего возбужденного суицидального сознания… Это бред моего воспаленного старыми воспоминаниями мозга… Это черно-белые дни… Это мое последнее пристанище… Это холодные стены… Это мокрые стекла… Это изгнание мыслей из памяти… Это гнев кровавых полнолуний… Это проклятие… Это то, что называют одиночеством… Это неприятие самого себя… Я приношу себя в жертву на алтарь Сатаны… Это мрак, скрывающий и всепоглощающий… Это то, что называют непониманием… Это отходная молитва… Это шепот мечты, которой не суждено сбыться… Это холодный рокот грез… Это вечные скитания моей больной несчастной души… Это мой потерянный рай… Это мой потерянный мир… Это то, что называют отчуждением… Это небеса, расплескавшиеся красной волной на руках… Это дикая боль, растекающаяся по моим венам… Это плен вечных страданий, откуда мне уже не вырваться… Это воздух, поступающий в мои легкие судорожными вдохами… Это слабые попытки убить себя здесь и сейчас, которые ничем не заканчиваются и ни к чему не приводят… Еще пара шрамов на груди… Я видел, как кровь медленно стекала по моему телу и собиралась в капли… Это осколки моего мертвого сердца… Сердца, которое не любит…
На кушетке посреди уютного стерильного кабинета лежал долговязый молодой человек очень болезненного вида. У него были впалые щеки, по уголкам сухих потрескавшихся губ красовались кровавые трещины. Длинные черные волосы, покрытые самодельной шапкой-чулком, разметались во все стороны и свисали с кушетки, как столетняя пыльная паутина с чердачного потолка. На груди он сложил костлявые дрожащие руки с вздувшимися, как у старика, венами, окровавленными пальцами и стриженными до самого мяса ногтями – некоторые из них на днях были отбиты тяжелым гаечным ключом, а потому отливали насыщенным синюшным оттенком. Временами он всхлипывал, сдерживая плач, на кончике пирсинга в хряще носа поблескивала прозрачная капля соплей. Вокруг светлых голубых глаз зловещей тенью налегли синяки, и оставалось только гадать, то ли этот человек не спал несколько ночей, то ли принял хорошую дозу наркотиков накануне приема у врача.
– Иногда я невольно задумываюсь, за что мне эти муки… – продолжал он, в очередной раз всхлипнув и крепко потерев мокрую сережку в носу. Пирсинг под губами и по обеим сторонам щек на секунду вдавился в белую, с голубыми прожилками, кожу, тем самым на короткое время сделав плоское (если не считать некрасивого крючковатого носа) лицо более живым и естественным. – Прошлое и настоящее меняются местами, и я не всегда понимаю, что уже было, а что происходит сейчас… Мои родные, мои друзья… Как я отрекся от семьи, как предал всех… Я никогда никого не любил… Я всегда был мразью… Поэтому справедливо заслужил эту боль…
Доктор, дородный ухоженный мужчина средних лет, уставший выслушивать эти высокопарные стенания, прекратил давить на переносицу и раздраженно выпалил на одном дыхании:
– Юни, ёшкин барабан, у тебя две трети желудка вырезано, тонкая кишка усечена и сшита так, что Дольче и Габбана нервно курят в сторонке! Конечно, вся эта хрень будет время от времени воспаляться и болеть! Тебе говорили, что эта операция назначается только жирдяям с четвертой степенью ожирения? Говорили! Но нет же, ты своим: «Нате вам два миллиона каждому, я хочу сохранить юношескую тонкость!» – всех под монастырь подвел!
