Все было довольно просто. До сегодняшнего дня. Потому что именно сегодня она позвонила. Он долго слушал ее голос – то, что ему сообщалось, казалось неправильным, злым, гадким, – но в то же время осознавал, что она не может не сказать этого.
Все было закономерно.
Он долго ходил по комнате, пытаясь успокоиться, – ничего не выходило. Сердце готово было выскочить из груди, а в глаза будто кинули горсть песку.
Впрочем, бросили…
Отодвинув занавеску, он посмотрел в окно. Над городом сгущался туман, из которого, как в хичкоковском фильме, выплывали черные фигурки, напоминающие ему тараканов.
Фигурки двигались по мокрому асфальту, упрямые, сосредоточенные, уверенные на все сто процентов в правильности и необходимости этих движений.
Отныне он в этом уверен не был.
Если кто-то собирается изменить твою жизнь к худшему и ты знаешь, что исправить уже ничего нельзя, хотя бы опереди того, кто стремится это сделать.
Измени ее сам.
По крайней мере, ты сам обречешь себя на тернии. Пусть это называют гордыней – но ему такой ход по нраву…
* * *
– И получается вот такая штука – взгляни-ка сам, Андрей!
Я веером разбросала перед боссом результаты своих «творческих» изысканий.
Он просмотрел фотографии, медленно перебирая одну за другой, потом поднял на меня глаза и присвистнул.
– Ни-че-го себе! То есть господин Мещерский прав?
– Как видишь, – подтвердила я.
На фотографиях был высококачественный компромат. Борцы с наркотиками сами же и торговали ими. Если бы я захотела – я тут же подпортила бы господину Мещерскому его политическую карьеру.
– Ну? Что будем делать, Александра Сергеевна?
Ларчик откинулся на спинку стула и постукивал кончиком своего «Ронсона» по краю стола.
– Лариков, а зачем тебе этот «Ронсон»? – спросила я нежно. – Ты ведь не куришь…
– Это подарок, – ответил Лариков.
– От Мещерского, – кивнула я. – Продаетесь, милейший! За понюшку, можно так выразиться, табаку!
– Ага, продаюсь, – усмехнулся он. – Ну так делать-то что будем?
– А совесть тебе что подсказывает?
– Я же частный детектив, – развел он руками. – Когда отправляешься в частный сыск, о совести надо забыть.
– А я и не знала. Представь себе, не успела расстаться с этим атавизмом!
– То есть ты хочешь предложить мне подарить эти фотографии газетам?
– Нет, миленький! Газеты я не люблю, они все уже давно продаются и покупаются! Прокуратуре, солнышко! Мы этого вот замечательного юношу должны передать именно в их ведение!
– Слушай, наивная крошка, ты всерьез считаешь, что нас с тобой погладят потом по головке? – усмехнулся Лариков. – Завтра к ним придет Мещерский, ему с готовностью расскажут, кто презентовал в фонд прокуратуры вот эти фотографии, – да он и сам без труда догадается! А потом, Сашенька, наши с тобой красивые и молодые трупы обнаружат на городской свалке – еще одно нераскрытое дельце, не больше! Все остается на своих местах! Наш мальчик по-прежнему развлекается, успешно зашибая баксы, и все дружно делают вид, что нас с тобой на свете никогда не было!
– А ты не задумывался о карьере «мастера ужасов»? – улыбнулась я.
– А ты никогда не работала в прокуратуре, – напомнил он. – Ты сидела спокойно дома, изучая творчество Франсуа Вийона и старофранцузский язык. Твои глаза видят только светлые краски.
– За время общения с тобой, Ларчик, я начала различать и оттенки черного. Только я буду не я, если позволю этому типу остаться на воле!
– И каким же это образом? – хмыкнул Лариков.
– Повешу на него какое-нибудь убийство, – поделилась я своими далеко идущими планами. – Сфабрикую улики. Умело его подставлю! Посмотри на эту мразь – ты хочешь увидеть его вместе с папашей на «грандовом» политическом подиуме?
– А там все примерно такие, – махнул рукой на общество Лариков. – Так что парень этот один из многих, Саша. Не более того…
