Отец Василий, старательно пряча лицо, пробрался вдоль стенки к ведущей на второй этаж деревянной лестнице и, до боли в ногтях вцепившись в шершавые перила, замер.
– Братья и сестры! – громко возопил со сцены сухой, с крупным костистым лицом проповедник и воздел свои длинные руки вверх. – Бог никогда не переставал любить вас! Верите ли вы мне, апостолу его?!
– Ве-ерим! – единой волной качнувшись вперед, как одна глотка выдохнула толпа.
– Бог никогда не отворачивал от вас своего лица! Верите ли вы мне, апостолу его?!
– Ве-ерим! – снова покачнулась толпа.
– И бог смеется от счастья, видя, как любят его в каждом божественном творении возлюбленные дети его! Верите ли вы мне, апостолу его?!
– Ве-ерим! – ухнула толпа, на глазах теряя остатки разума.
Отец Василий вжался в стену. Более гнусной подмены самых святых понятий он во всей своей жизни не видел!
– Так возлюбите господа своего всеми силами души своей! – звонко призвал проповедник. – Пусть брат возлюбит сестру свою и видит в ней господа! И пусть сестра возлюбит брата своего и видит в нем господа! И тогда господь спустится с небес и пребудет с вами!
Проповедник взмахнул руками, и толпа, гулко охнув, как зачарованная, снова подалась вперед.
– Будьте, как дети, призвал нас апостол Иисус! Отриньте стыд сатанинский и всякую ложь и нелюбовь! И любите брат сестру и сестра брата, как любит вас господь! Как сами вы любите господа своего! С нами бог!
– С нами бог! – как завороженная отозвалась толпа.
Страстно и тревожно застонали за кулисами скрипки, мерно и глухо застучали невидимые барабаны, разом погасли мощные прожекторы – так, чтобы осталась лишь небольшая, расчетливо устроенная подсветка сбоку, и толпа, впадая в транс, вздрогнула и закачалась в едином, заданном иноземной музыкой ритме. Вперед. Назад… Вперед. Назад…
– Сорвите с себя одежды! – под ускоряющийся бой барабанов, экстатически закинув голову назад, призвал проповедник. – Бросьте их на пол! И поприте их ногами! И пусть ничто не помешает вам узреть райское блаженство! И пусть ничто не посмеет встать между господом и вами! С нами бог!
– С нами бог! – выдохнула толпа.
– Будьте, как прародители наши Адам и Ева, – воззвал проповедник. – И знайте: ни в чем нет греха! – Ни в чем нет греха! – выдохнула толпа.
Отец Василий сглотнул и вытаращил глаза. Люди, шатаясь, будто киношные зомби, начали стаскивать с себя кофточки и пиджаки, юбки и брюки, поношенные бюстгальтеры и мятые трусы, и через пару минут весь немаленький зал Дома рыбака был заполнен обнаженными, совершенно потерявшими разум, буквально осатаневшими животными.
– Господи, помилуй! – истово закрестился священник.
Барабаны загудели еще быстрее, а скрипки застонали еще тревожнее…
– Вижу! – воскликнул костолицый длиннорукий проповедник и пошатнулся. – Вижу господина моего! Он спустился! Он с нами!
– С нами! – ухнула толпа.
Скрипки взвизгнули и, вторя барабанам, ускорили сумасшедший ритм торжествующе-непристойной мелодии…
– Спаси и сохрани! – взмолился священник. – Помилуй, господи, раба твоего!
– Узревшие! Не таите господа в себе! – истерически вскрикнул костолицый.
– Ви… Вижу! …жу! – вразнобой отозвались из толпы голоса. – Вижу господа моего! Вижу!!!
– Возлюбите господа в ближнем своем! – взревел костолицый.
Обнаженные, истекающие слюной, с обезумевшими глазами люди кинулись друг на друга, аки дикие звери, и отец Василий осознал, что именно так и начинается Апокалипсис…
* * *
Нет, поначалу все шло как нельзя лучше. И ноябрь, и декабрь мысли устькудеярцев были надежно заняты. Они только и делали, что обсуждали самоубийство местного начальника милиции Павла Александровича Ковалева. История была темная, по крайней мере ни прокуратура, ни райадминистрация проливать на нее свет явно не собирались и ограничились лишь сухой констатацией факта.
