В некотором царстве, в некотором государстве, а вернее сказать, в княжестве, жила- была девица-красавица. И такая печальная, что печаль её не заесть, не запить, никаким зельем не заворожить, а всё потому, что не брал её никто замуж…
Сквозь узоры берёзовых листьев проглядывало рваными лоскутками небо. Шуршали под ногами некошеные травы, нашёптывали: «Прошлое прошло. Грушшно. Шебурши ишшо!»
Присела красна девица на бережок пруда. Котомку рядом положила.
– Эх, бедная я, несчастная, не везёт мне в жизни, не везёт в любви! Утопиться, что ли?
Упала горькая слеза на зеркальную гладь. И ещё одна. И ещё.
– Эй, девица! Чего разнюнилась? Или топиться собралась? Давай, смелее! Давно гостей у меня не было!
Не успела девица как следует разглядеть скороговорную русалку, а та уже тащит её за ногу под воду! Бульк! Всплеск! Фонтан над гладью воды! Над головой – мозаика жёлтых листьев вперемежку с оранжевой ряской. Руки коснулись холодной русалочьей чешуи, к лицу приблизились зелёные длинные – то ли волосы, то ли водоросли, застлали глаза. Ну, вот и всё…
Ан нет, не всё! Очнулась девица! Однако, не в подводном царстве, а в небесном. Яркий свет пробился сквозь закрытые веки. Кто-то нежно гладил её по голове, по плечам, по рукам, перебирал и целовал каждый пальчик. Как когда-то Лукьян.
Да, она помнила и любила Лукьянушку всегда! Души не чаяла. Поцелуи его были сладкие, речи нежные. Вспомнила она, как продала терем свой расписной, наследство от батюшки с матушкой. Всё для него, для любавого, для исполнения его задумки – мастерить летающие ступы, в чаянии на барыши великие. Они и рекламный ход вместе придумали – помело в подарок!
Но нежданно-негаданно покинула душа Лукьяна. Помер он, а все сребреники и златницы от продажи терема в неведомое канули. Но не о червонцах, конечно, была её печаль, а о любови великой.
Девица приоткрыла ясный глазик. Он! Да! Любимый! Подскочила, кинулась целовать, обнимать, лобызать! И смеялась она радостно, и Лукьян смеялся! Встретились!
Вдруг громовой Глас прервал небесную эту вакханалию:
– Рано девице! Возврат! Считаю от двадцати семи! Отсчёт пошёл! Двадцать семь, двадцать шесть, двадцать пять…
–Любанька моя, встретимся ещё, опосля, опосля, – Лукьян нежно твёрдой рукой отстранил от себя прильнувшую девицу и поспешно затараторил, – тайну одну тебе открою: у реки Смородинки есть старый дуб, в дубу дупло, там приют найдёшь. Залезешь – свой облик примешь. Но чужого – человека ли, зверя ли – не пущай в дупло, иначе потеряешься навеки, в чудище обратишься! Помни, чужого не пускай! Чудищем станешь навеки!
–… три, два, один! – Возвестил Глас. – Воротись девица!
Кот Рыжик обожал две вещи – чистоту и рыбалку. Ах, эти полосатые окуньки и серебристые карпы! Не то, чтобы он любил посидеть на бережке с удой, нет! Ловить, причём зело ловко, он умел только надоедливо жужжащих, блестящих, зелёных мух. В приюте за хозяйской лежанкой, на бревенчатой стене собственным когтем отметил уже десятка два царапин – по одной царапине за каждую летающую жужжалку. Кот старательно вёл подсчёт. А насчёт рыбки – Рыжик побратался со Жданом Куприянычем, непревзойдённым в рыбацкой сноровке.
Вот и в это приветливое утро оба выжидали, когда наполнятся уловом загодя расставленные сети. Ждан, кучерявый, нос картошкой, немного неуклюжий, словно плоть его собрали из древесных чурбачков, лежал на шелковой траве, угадывал фигуры в пушистых облаках и дивясь облачным творениям, поигрывал бровями домиком. Кот наблюдал за полётом бабочек и шмелей, тихо мурлыкал себе под розовый вездесущий нос.
Вдруг невдалеке раздался громкий всплеск, словно от огромной щуки. Рыбари вскочили, кинулись глянуть, что за рыба шуткует?
