Англия, 1830е
За час до своей смерти мисс Маргарет Нитли прихорашивалась у зеркала.
За окном ее тесной спаленки цветет, шелестит и заливается трелями пышное йоркширское лето. Ветерок приносит в комнату запах жимолости, стойкий и сладкий, но неизменно подпорченный ароматами из соседского коровника. Маргарет морщит носик, но окно не закрывает. Сейчас не до таких мелочей. В который раз она одергивает ночную сорочку, расшитую ноттингемским кружевом, и разглаживает оборки. Хотя движение ее белоснежной ручки должно быть трепетным, оно получается скорее судорожным. Плохо, очень плохо.
На туалетном столике горит сальная свеча, соревнуясь с еще не зашедшим солнцем. В любой другой день Маргарет испугалась бы материнского нагоняя, но ничего, сегодня можно и покутить.
Время позднее, но ее узенькая кровать, притулившаяся у ската крыши, аккуратно заправлена, сидячая ванна задвинута за выцветшую китайскую ширму, на полу не валяется ни единой шпильки. Маргарет давно уже убирает в спальне сама, потому что их единственная служанка Ханна жалуется на прострел в спине, если ей приходится взбираться на второй этаж. Но Маргарет даже рада, особенно после инцидента с шиллингом. Нет, честная Ханна, взрастившая ни одно поколение Нитли, не стянула барышнины деньги. Наоборот, после трехдневных сетований об отсутствии обновок, Маргарет обнаружила упомянутый шиллинг под подушкой. Но радости эта находка ей не принесла. Когда прислуга у тебя приворовывает – это, конечно, скверно, но если она тебе деньги начала оставлять, то конец света уже не за горами.
Закончив расчесываться, мисс Нитли со старательной небрежностью разбрасывает локоны по плечам и смотрит на свечу, строго, будто заклинатель на несговорчивую змею. Она ждет Знак. И лишь когда над вялым огоньком вспыхивают яркие искры, предвещающие скорый приход гостя, Маргарет улыбается своему отражению.
На нее смотрит красавица с каскадом золотистых волос…
Не из зеркала, разумеется. Этому зеркалу, с мутными разводами и черной рябью, Маргарет не больно-то доверяет. Отразись в нем парча, и та покажется заношенным ситцем. Что уж говорить о лице двадцатипятилетней девушки… женщины… особы.
А красавица взирает на нее с портрета в овальной рамке, что примостился на туалетном столике между щеткой для волос и сумочкой с рукоделием.
Маргарет нарисовала его сама. Специально брала уроки, потратив на них деньги, которыми тетушка Пруденс вознаграждала ее за чтение душеспасительных книг вслух. Осознав, что из-за зевоты племянница рано или поздно вывихнет челюсть и станет негодной на роль чтицы, мудрая женщина показала ей соверен, и в глазах Маргарет заиграл живейший интерес к религии. Те деньги дались ей потом и кровью. В самом что ни на есть прямом смысле, ведь в комнатах у тетушки было невыносимо душно, а пальцы Маргарет кровоточили от острых страниц. Но уроки рисования того стоили. Автопортрет получился замечательный.
Именно такой она и хотела бы остаться. И в памяти потомков, и… и вообще. Просто остаться. Насовсем. Пусть ее белокурые локоны никогда не станут еще светлее. Пусть глаза останутся зелеными, как листья в июне, а не как мутная, затянутая ряской запруда, в которой эти листья утонут осенью. Из-за по-детски пухлых губ и премилого носика ее до сих пор сравнивают с куклой, но Время уже поднесло лампаду к воску ее лица. Понемногу он начнет оплывать…
Но на портрете она по-прежнему останется веселой и счастливой. И любимой.
Такой Маргарет была год назад. С тех пор она совсем не изменилась.
