Часть
I
Ночное январское небо раскинулось над землей чернильным необъятным океаном с застывшими водами. Стоило поднять глаза вверх, как пугающая и завораживающая чернота тут же заставляла испытывать благоговейный трепет перед бездной, хранившей в себе извечные тайны неизведанного бытия. Однако в этой черной мгле была жизнь – бесчисленные белые звезды, рассыпанные по небосводу, словно маленькие светлячки, разбавляли своим робким сиянием ее пустоту. Величием и покоем дышал темный свод. Сонную беззвучную землю освещала мерклая луна – немигающее око, зависшее в зените, – неясный желтый свет которой мягко стелился на безупречно ровный снежный покров полей, рассеивался по одиноко растущим разлапистым елочкам, просачивался между тонких, заиндевелых от мороза веточек плакучих берез.
В глухой дремотный час, когда бренный мир был переполнен зыбкой тишиной и пропитан нещадным кусачим морозом, желтизна светила выхватывала две фигуры – девушки и лошади, – между которыми шла неравная борьба. Худенькая девушка, одетая в старый, знавший лучшую пору тулуп, пуховый платок, длинную шерстяную юбку и валенки, тянула за вожжи упрямую лошадь. Изнуренное животное наотрез отказывалось двигаться с места, подтверждая свое неповиновение тихим ржанием. После каждой тщетной попытки девушка снимала прохудившиеся рукавицы и, сунув их в карман, терла друг о друга замерзшие руки, подносила ко рту, дышала на них, пытаясь хоть как-то согреть. Иногда она резко оборачивалась в сторону леса, прислушивалась и вглядывалась с нескрываемым страхом в леденящий ее юную душу зловещий мрак: время для охоты голодных волков самое подходящее и, выйди хищники сейчас из чащи, легко добудут себе пропитание. В длинных тенях, что отбрасывали величавые деревья от матового свечения луны, девушке мерещился притаившийся зверь, и тело ее охватывала дрожь настолько же от испытываемого ужаса, насколько и от лютого холода, пробиравшегося под старую одежонку. Надев рукавицы, она поднимала с земли вожжи и снова тянула их, пытаясь увлечь за собой лошадь по снежной дороге, карабкавшейся на высокий угор наезженными следами от полозьев деревенских саней. Но как только натягивались ремни, лошадь настырно мотала головой, отчего девушка едва удерживалась на ногах. В слезной мольбе обнимая животное за голову, она упрашивала:
– Росинка, милая, не упрямься. Идем же скорее отсюда.
И на громкое лошадиное фырканье девушка, переставая на миг стучать зубами, тихо добавляла, пытаясь улыбнуться опухшими губами:
– Там тепло, там еда, там дом. И мама…
Примерно с месяц назад Росинку отдали в распоряжение Пелагее. После того как на фронт призвали подросших парней, на их рабочие места поставили других. Вот тогда-то председатель Степан Федорович Бреньков и сообщил Пелагее, трудившейся в то время дояркой, что у нее теперь иная работа.
– Знакомься, – подведя девушку к стойлу, представил председатель щуплую лошаденку, тревожно дергавшую ушами. – Одна из главных помощниц.
Рассеянно глядя на животное, Пелагея пролепетала:
– Как зовут?
– Росинка, кажись, – неуверенно ответил Бреньков и, достав недокуренную самокрутку, добавил: – Давай выводи ее, покажу, как запрягать.
Сильно хромая на левую ногу, председатель ушел, а Пелагея посмотрела с опаской на лошадь, которая с не меньшей настороженностью изучала девушку своими большими темными глазами. Теребя в кармане старого тулупа кусочек сухарика, прихваченного утром с собой, Пелагея никак не осмеливалась близко подойти к животному. Она с интересом рассматривала темно-рыжий корпус, необычные для такого окраса светлые гриву и хвост. С жалостью отметила, как отчетливо выделяются от недокорма ребра на боках лошади, и сильнее сжала сухарик в кармане.
