За окном раздалось ржание лошади и послышались громкие, возбужденные голоса.
Двое мужчин: один средних лет, крепкий и ладный, кареглазый, темноволосый, с темной же густой, аккуратно подстриженной бородой и суровым лицом воина, и второй – значительно моложе, лет этак чуть за двадцать, редкобородый, с вьющимися светлыми волосами и приятным лицом, подошли к окну и увидели недалеко перед воротами крепостной стены две повозки: одну большую, груженую мешками, похоже, с репой и еще чем-то, и небольшой возок с единственным в нем небольшим сундуком с выпуклой крышкой. Из-за него то и разгорелся сыр-бор. Один из стрельцов, охраняющих Покровские ворота Александровской Слободы, передав бердыш напарнику, заставил сопровождающего открыть крышку сундука и теперь пытался засунуть внутрь руку с явным намерением что-то достать из него. Сделать это ему никак не удавалось. Мужик в распахнутом и порванном кафтане налетал как петух на стрельца, хватал его за руки и отталкивал от возка. Оба при этом кричали, но обычных слов с такого расстояния было не разобрать, отчетливо слышался только отборный мат.
Вот стрелец поймал мужика за рукав кафтана, оттащил его в сторону, развернул к себе спиной и толкнул его сапогом в задницу так, что тот пролетев пару-тройку саженей, распластался в дорожной пыли, но тут же вскочил как ванька-встанька и с криком «а-а-ах ты, с-сука, не трогай!» бросился назад. Полы его кафтана распахнулись как петушиные крылья.
– Ба, Малюта, смотри, этот петух в кафтане – это же Федя-печатник! – обратился один из зрителей к другому.
– Вижу, – Малюта высунулся из окна, вставил два пальца в рот и пронзительно свистнул. Все, и летящий Федя-петух в том числе, как по команде замерли и повернули головы на звук. Малюта сложил ладони трубой и рыкнул: – Пропустить, вашу мать! – и резко махнул рукой.
Драчливый стрелец метнулся к второму, схватил свой бердыш и оба стража приняли стойку у ворот.
Возницы щелкнули кнутами, повозки тронулись с места.
Малюта отвернулся от окна, отошел от него, сел, а потом и прилег на стоящую у стены широкую лавку: – Иди, Бориска, иди, не пустят без тебя Федю к государю, а он ждет, – поворочался устраиваясь поудобней, притворно зевнул и закончил, – потом приходи, я тебя тут подожду. Да смотри, Годунов, чтобы я тебя не год здесь ждал.
Хлопнула дверь, шаги затихли вдали. Тишина.
Апрель в этом году выдался небывало жарким. В полях трава еще не успела встать как напала эта сушь, принесенная ветром из далеких южных степей.
Малюта чертыхнулся, ругая жару, поворочался на лавке расстегивая полукафтан, устроился поудобней и задремал. Перед глазами поплыли спокойные, убаюкивающие видения: зеленый луг, ниспадающий к неширокой речке с кое-где заросшим ивняком берегом, и он – Гришка – ему лет двенадцать, охлюпкой на коне скачет к воде. И вдруг гром средь ясного неба, конь шарахнулся в сторону так, что всадник двумя руками вцепился в конскую гриву, из последних сил пытаясь удержаться на коне, но тщетно. Покрытая травой земля стремительно приблизилась и …Малюта дернулся так, что чуть не упал с лавки, открыл глаза, увидел перед собой лицо Бориса, кашлянул, прочищая горло, убрал с лавки ноги, сел и недовольно пробормотал: – Почто дверью грохаешь, не пушка чай.
– Да это не я, это сквозняк.
– Ладно, садись, садись. Ну что там?
Борис на цыпочках бесшумной тенью метнулся к двери, рывком открыл ее, убедился, что за ней никого нет, плотно закрыл дверь, вернулся и сел рядом на лавку.
– Что там, что там? – Борис вздохнул: – Государь в книжной палате с Елисейкой затворничает. Все столы завалили книгами, свитками и грамотами, и как тара.. – Борис осёкся, опасливо глянул на Малюту, и закончил, – в общем, шуршат и шепчутся.
