Темнота
была дышащей, живой, но Марья никак не могла поднять тяжелые веки, чтобы
разглядеть того, кто стоял рядом. Приглушенные слова долетали до нее, как
шелест опавших листьев. Не разбирая смысла, она все же смогла понять, что
разговаривают двое: мужчина и женщина. Голоса показались знакомыми, но кому они
принадлежали?
С
трудом приоткрыв глаза, Марья тут же со стоном зажмурилась: свет ослепил и
показался ярче солнечного. Все тело ломило, голова кружилась так, словно
перепила хмельного меда. Распущенные волосы щекотали лицо и шею. Колени
подогнулись, однако упасть не позволило что-то грубое, жесткое, впившееся в
запястья.
- Ты
так смотришь на нее, будто собираешься поять, - с усмешкой сказал женский
голос. Ох, лучше бы она и дальше не понимала! – Пока не может сопротивляться.
-
Нет, - глумливо рассмеялся мужчина. – Девкой взял бы, но не мужней женой.
Из-под Кощея? Я свой уд не в отхожей яме нашел.
Вот
теперь узнала. Княжич?! Не может быть! Да как он посмел?!
Марья
снова осторожно приподняла веки и, перетерпев резь в глазах, увидела чуть
поодаль две темные тени. Они стояли, не попадая в круг света от чадящих на
стене смоляных факелов.
- А
что ж раньше мешкал? Боялся, что Морей превратит в жабу? – продолжала язвить
женщина. - Или что Кощей за бубенцы на березу подвесит?
-
Замолчи, Яга! – прикрикнул Княжич.
Мара-Марена!
Так вот оно что! Добилась Ягна своего. Не смотрел на нее Иван, как ни
старалась, так для темных дел сгодилась. Сводный брат и молочная сестра - что
им обоим от нее понадобилось? И как вообще она оказалась здесь – знать бы еще,
где? Похоже на пещеру.
Словно
в ответ на ее мысли, мимо пролетел, едва не задев крылом, нетопырь и исчез в
темноте. Осторожно скосив глаза, Марья поняла, почему ей так холодно. Она
стояла босиком на камнях, а спину леденила и царапала каменная стена. Царапала
сквозь короткую нижнюю рубашку, оставляющую открытыми колени и поднятые руки.
Поднятые – потому что ее приковали цепями, вот они-то и не давали упасть.
Последнее,
что Марья помнила, это как шла по тропинке к дому отца. Поднялась на крыльцо,
открыла дверь… Что дальше? Словно в темноту окунулась. И очнулась в какой-то
пещере, раздетая, разутая, простоволосая и прикованная.
От
неосторожного движения цепь звякнула.
-
Гляди, Княжич, очухалась, - заметила Ягна.
Хоть
и минуло почти сто лет с тех пор, как пришла на Русь греческая вера, но далеко
не всем была она по нраву. Принимали крещение в младенчестве, а вместе с ним и
христианские имена, но коверкали их потом неузнаваемо. Елену звали Аленой,
Ксению Аксиньей, Константина Костеем или Кощеем, а Агнию – Агной, Ягной или
Ягой. А кто-то свои крестные имена и вовсе не помнил, поскольку звали их
по-мирскому, так, как нарекли при рождении. Мачехе Любаве в крещении дали имя
Агапе, но Марья узнала об этом случайно, от отца Морея – вот его христианского
имени вообще никто не слышал. Да и было ли оно у потомственного
знахаря-чародея?
Одна
из теней шагнула в круг от факела, и Марья разглядела сводного брата. Золотом
блеснули кудри, бледные глаза поймали свет, полыхнув по-кошачьи. Иван подошел
вплотную, намотал на руку ее волосы, потянул, заставляя поднять голову и
посмотреть на него. Лицо обдало зловонным от змеиного зелья дыханием, в которое
струйками мешался смрад немытого тела и несвежей одежды.
Она
не выносила его – с детства, с того дня, когда отец привел Любаву с сыном и
сказал: «Вот твоя мачеха, Марьюшка, и твой брат». Богиня Марена забрала к себе
мать, когда та рожала ее, Марью. И зачем только отцу понадобилась новая жена,
да еще такая, которой плевали вслед?
Сына
Любавы звали Княжичем в насмешку, поскольку прижила она его от дружинника
Чурилы. В их диких муромских лесах еще живо было полюдье, когда посланники
княжьи не на погосте собирали дань, а сами приезжали в деревни и кормились по
дворам. Вот так и прикормила Любава Чурилу. Он уехал с податью, а та осталась в
тягости. И не потому вслед плевали, что родила без мужа, а потому, что
ненавидели сборщиков. Не силком ведь ее взял. Но Морею никто был не указ.
