Глеб Оболонский гневно сузил серые
глаза, наблюдая за тем, как адвокат, только что огласивший
завещание, собирает свои вещи.
Дядя не оставил ему ничего. Совсем
ничего. Лишь жалкие гроши. А ведь именно он, Глеб, должен был
унаследовать состояние в несколько миллиардов долларов. Должен был,
как самый старший из сыновей Владимира Оболонского, двоюродного
брата покойного Леонида Оболонского. Но тот все рассудил
по-своему!
Кабинет покинули почти все члены
семьи, за исключением его самого и матери с отцом. Владимир
безуспешно пытался успокоить свою жену, которая, казалось, сейчас
задушит ни в чём не повинного адвоката.
- Как такое может быть?! - неистово
кричала Ева. - Это всё подстроено! Леонид не мог лишить Глеба
наследства! Это завещание сфальсифицировано!
- Ева, умоляю, успокойся, мистер
Джеккинз только огласил волю моего брата, - размеренно произнёс
Владимир Оболонский.
Оболонская полоснула мужа яростным
взглядом и прошипела, буквально выплёвывая слова:
- Твой брат был безумным
старикашкой-маразматиком, на старости лет надумавшим обзавестись
ребёнком! Почему об этой девчонке никто ничего не знал?! Или ты был
в курсе, но ничего мне не сказал?!
- Ева, успокойся! – потребовал он,
грозно глядя на жену, однако та и не думала подчиняться:
- Отвечай мне!
- Ничего я не знал! - возбуждённо
воскликнул Владимир. - Леонид никогда не рассказывал мне о том, что
у него есть дети!
- Потому что он не мог иметь детей!
И всем было это известно! Значит, это отродье не его дочь!
Оболонский вздохнул и покачал
головой. Ева была неисправима.
- Послушай меня, если брат признал
эту девушку своей дочерью, значит, уже ничего нельзя сделать.
Глеб безучастно сидел в дальнем углу
кабинета и слушал, как родители в очередной раз скандалят. Иногда
на это было просто смешно смотреть: как спокойный, рассудительный
Владимир Оболонский пытается успокоить вспыльчивую Еву,
находившуюся в очередном приступе неукротимой ярости. Им казалось,
что они всё предусмотрели, всё рассчитали, но…
Глеб угрюмо усмехнулся, сопровождая
взглядом бедного адвоката, старавшегося выскользнуть из кабинета
незамеченным отцом и матерью, увлечённых выяснением отношений.
Стоило мистеру Джеккинзу покинуть помещение, как Глеб громко и
отчётливо заявил намеренно ленивым тоном:
- Спектакль окончен, зрители
разошлись. Опускайте занавес. Я, как последний зритель, могу вам
поаплодировать.
Ева тут же накинулась на сына:
- Боже, Глеб, как ты можешь быть
таким спокойным, когда у тебя из-под носа уводят наследство?!
- Мама, - качнул головой Глеб, -
криками делу не поможешь.
- Наш сын прав, Ева, - согласился
Владимир. - Нужно немного подождать и во всём разобраться.
- Ждать чего? Когда эта замухрышка
приедет и приберёт к рукам все наши денежки?
- Дорогая, не забывайся! Деньги
принадлежали отнюдь не нам, - поправил жену Владимир. – И Леонид
имел полное право передать свое состояние любому человеку. Жаль,
что это оказался не наш сын.
- Странно, а почему она не была на
оглашении завещания? - подал голос Глеб, задумчивым взглядом
блуждая по изящной старинной вазе XV века, украшавшей стол.
- Потому что она ещё ничего не
знает, - сообщил Владимир. - Через несколько дней к ней вылетит мой
поверенный и уведомит её.
Услышав это, Глеб бросил быстрый
взгляд на мать. Понял, что у неё уже созрел план, как сделать так,
чтобы эта наследница никогда не переступила порог этого дома. И ей
не терпелось поскорее поделиться деталями с сыном.
Фальшь в голосе. Закрыты чувства
в сердце.
И спрятаны эмоции в
душе.
Быть искренним, равно, как
раздеться.
Предстать пред всеми просто, в
неглиже.
