Мальчик проснулся от сильной боли: голова раскалывалась, отдавало в виски, и ещё было ощущение, словно глаза тоже кто-то невидимый и неведомый выталкивает из глазниц. Перехватил горло пальцами вокруг кадыка, нащупал артерии, немножко сдавил: так становилось чуть-чуть легче, боль отступала на мгновение. Этой процедуре по снятию боли его научили старшие товарищи, те, кто уже был подвергнут принудительному лечению в этом заведении, только чуть раньше.
Вот уже несколько дней, как его привезли из детского дома-интерната в город, в психоневрологический диспансер для детей, и все время колют уколы и дают таблетки – это от них так сильно болит голова. Но он знает, что скоро все пройдет, лишь в голове останется сплошной гул, словно отзвуки колокольного набата. Потом и он уйдет, наступит полное безразличие, исчезнет желания не только что-либо делать, но и говорить, и даже просто открыть глаза не будет необходимостью. Да еще появится тошнота. Головная боль, шум и тошнота будут продолжаться две недели, пока не закончится курс лечения. Потом, постепенно всё сойдёт на нет, организм снова войдёт в обычное состояние.
Он не болен, нет! Это такой способ воспитания, способ усмирения непокорных.
Первый раз мальчика привезли сюда, когда он пошел в первый класс в начальной школе при детском доме.
В тот день у них был урок физкультуры. Учительница показала, как надо ходить «уточкой», присев на корточки и уперев руки в бока, переваливаться сбоку набок.
Мальчик очень хорошо помнит, какое отличное настроение было у него на том уроке: то ли оттого, что солнечный день; то ли оттого, что не надо читать и писать, а вот так бегать, ходить, развлекаться; то ли еще по какой причине, но ему было очень хорошо и весело. А еще ему нравилась учительница Наталья Павловна: высокая, стройная в спортивном костюме и, как ему казалось, очень добрая. Именно такой он представлял свою маму и где-то глубоко-глубоко, на самом донышке детской души жила надежда, что она и есть его мама, только до поры до времени по какой-то причине не хочет говорить об этом.
И вот на том уроке он решил сделать так, чтобы она обратила на него внимание и похвалила. Ему так хотелось. Он ходил «уточкой» не лучше и не хуже других учеников, но так хотелось, чтобы его выделила, заметила самая добрая и красивая учительница. Ничего такого выдающегося на ум не приходило, тогда мальчик встал на четвереньки, изображая собачку, и стал облаивать «утиное стадо» – своих одноклассников.
Учительница своеобразно оценила поступок мальчишки.
– Встань, тварь!
До него не сразу дошло, что это она так к нему обращается, назвала так его, Петьку Мохова. Потому-то и продолжал глупо улыбаться, стоя на четвереньках, глядя на Наталью Павловну. А она подбежала, схватила за ворот рубашки, оторвала от пола, отшвырнула Петю от себя. Подняла и бросила как какой-то гимнастический снаряд, а не семилетнего ребенка: жестоко, грубо, сильно и умело, словно ее учили этому всю жизнь.
– Встань, скотина, кому говорю! – красивое лицо вдруг исказилось, превратилось в грубое, страшное, неприятное. Даже накрашенные губы сморщились, рот искривился, глаза стали злыми-презлыми.
Оказывается, не такая она и добрая.
Мальчик очень сильно ударился коленкой и локтями о деревянный пол спортзала, но не заплакал, а только поморщился, сжав зубки от боли. Он привык к боли еще с детства, с первого дня пребывания в детском доме: если тебя бьют, и ты плачешь, значит, будут бить очень часто просто так, чтобы увидеть твои слёзы. А если стерпишь, не издашь ни звука, тогда от тебя отстанут и трогать больше не будут.
