– Вот, садись. Ставь пальчики сюда. Вот так, хорошо. А теперь нажми – белая клавиша опустилась вниз, молоточек мягко ударил по струнам – Это нота до…
Уютный зеленый торшер приглушенно освещал большую комнату, направляя поток света на ряд черно-белых клавиш – миниатюрная женщина в желтеньком махровом халате, усадив к себе на колени дочку, объясняла ей первые премудрости игры.
– А эта? – тоненький Катин пальчик указал на короткую черную клавишу.
– Это тебе пока рано. Когда выучим ноты… Давай еще разок – подпевай нотке – до-о… Давай вместе. Слушай и пой.
Неуверенный детский голосок прозвучал тихонько – до-о – пропищала Катя в унисон приглушенным струнам.
– Умничка, верно все, давай еще раз, только погромче…
Такие уроки каждый вечер давала маленькой Кате ее мама, постепенно открывая перед нею сложный волшебный мир звуков и нот. А затем мама играла – для себя и для дочки – тогда неизменно звучала Баркарола – шикарная, бархатная, или разливалась светлая грусть «Осенней песни», а затем фантастический Григ – из Пер Гюнта…
Катя, взобравшись на стул, любила заглянуть под верхнюю крышку, предварительно убрав с нее стопочку маминых нот. Всегда интересно наблюдать, где именно совершается таинство – многочисленные молоточки в непостижимо сложном порядке быстро отскакивали, ударяя по струнам, тут же возвращались на место, вступали вновь – Катя заворожено наблюдала их танец, словно настоящее шествие гномов – неутомимых, сообща превращавших отдельные звуки в стройный чарующий ряд.
– Ах, мне бы вот также научиться играть – думала Катя, глядя, как мамины пальцы уверенно бежали по клавишам. – Когда-нибудь я тоже так смогу.
А пока она с превеликим трудом выводила в нотной тетрадке скрипичные ключи, лишь весьма отдаленно напоминающие таковые – лихая мамина закорючка в начале строчки, а следом множество Катиных попыток карандашом –
– Ничего – улыбалась мама нестройному ряду каракуль – У тебя получится.
Вскоре Катя уже знала, где и какая нота должна стоять, и что это за интересные такие значки возле ключа – только путала повышение с понижением –
– Это бабочка такая – бемоль – она летом шубу ест. – смеялась Катя.
– Потому и уменьшает – запомни. – они как раз разбирали упражнение, где под каждой ноткой стояла цифра – Стоп. Эту каким пальчиком ты должна сыграть?
– Четвертым
– А ты? Посчитай, где четвертый пальчик?
Катя внимательно посмотрела на свою руку –
– Вот он.
– Правильно. Играй дальше.
И Катя, стараясь изо всех сил, выводила неуверенными хрупкими пальчиками простенькие ученические задания, отчаянно мечтая когда-нибудь сесть, лихо и легко пробежаться по клавишам, да не одной рукой, а сразу двумя – совсем как мама. Старенькое черное пианино с громким названием Красный Октябрь занимало почетное место в большой комнате их двухкомнатной квартиры, неброско и даже бедновато обставленной. Круглый стол, за которым Катя рисовала свои первые ноты, широкий диван, застеленный клетчатым шерстяным пледом, сервант со стеклянными полочками – бросалось в глаза лишь обилие книг – они были везде – в шкафах и на полках – даже в прихожей изловчился примоститься стеллаж. Но, конечно же пианино было вне конкуренции – именно за ним проводили большую часть свободного времени мама с дочкой, и маленькая женщина довольно улыбалась, видя как все увереннее становятся детские пальчики -
– На будущий год пойдем с тобою сразу в две школы – говорила мама.
Однако человек, как известно, предполагает, а располагает лишь один Господь Бог – через год в первый класс Катю повела совсем другая женщина – тетя Люба – родная мамина сестра.
Катя хорошо запомнила, как еще весной в их маленькой прихожей появились чемоданы – целых три сразу – один больше другого, и мама, усталым болезненным голосом торопясь, что-то говорила сестре. А потом Катя стояла на кладбище, возле обшитого красной материей гроба и смотрела, как ветер небрежно играет завитком русых маминых волос – безжизненное мамино лицо выглядело строго, как-то совсем по чужому, с застывшим выражением страдания – так, что шестилетняя девочка понимала – мама не спит, она умерла. Катя не плакала, лишь напряженно смотрела то на бледное лицо, то на сложенные руки – высоко, на груди, одна на другую – те самые пальцы, что так задорно бежали по клавишам, теперь застыли, и больше никогда… Что такое никогда – она поймет лишь много позже, а сейчас Катя стоит и смотрит, как ветер теребит безжизненный мамин локон.
