Белая гвардия, путь твой высок:
Черному дулу – грудь и висок.
Божье да белое твое дело:
Белое тело твое – в песок.
Не лебедей это в небе стая:
Белогвардейская рать святая
Белым видением тает, тает…
Старого мира – последний сон:
Молодость – Доблесть – Вандея – Дон.
Марина Цветаева
Первая запись в дневнике добровольца.
25 июня 2005 года, дальнее Подмосковье
Лет пять, как я не занимаюсь спортом, а потому несколько расплылся. Неприятно, но не катастрофично… кроме некоторых случаев. Или в присутствии некоторых людей.
Передо мной стоит человек, больше всего похожий на охотничью собаку. Поджарый, мускулистый, пружинистая походка, особенная легкость движений, которая бывает только у тех, кто на завтрак делает пятикилометровый забег. Настоящая овчарка. То есть овчарк. И даже, кажется, вздергивает нос, принюхиваясь к лесным ароматам… Нет, показалось. Нос как нос, ничего особенного, ни к чему не принюхивается. Но глазами туда-сюда стреляет каждую минуту и головой вертит на сто восемьдесят градусов. Если бы мог вертеть на все триста шестьдесят, обязательно вертел бы. Потому что боится.
То, чем мы тут занимаемся, оттеснив ролевиков с полигона, тянет лет на пять-шесть.
Для него.
А мы схлопочем по годику – максимум. Или отделаемся пропесочиванием всей пищеварительной системы от ротового отверстия до анального. Но боится он прежде всего не за себя, а за нас.
Боится, но ввязался. Потому что он – наш и, наверное, отправится вместе с нами в заветное лето девятьсот девятнадцатого взбивать пыль на степных дорогах русского юга. Или просто очень сочувствует нашему делу. Работает, но дрожит, дрожит, но работает.
Инструктора нам велено называть Константином. И не соваться с расспросами, кто он, да что он, да откуда он все знает. Но по всему видно, что когда-то приклад набивал ему синяки на правом плече…
Именно сегодня я первый раз почувствовал неприятный холодок в кишках. В какую кашу влез! И как трудно будет вылезти из нее живым и невредимым.
А кишки в некоторых случаях инструмент гораздо более точный, нежели мозги.
Мемориальный военно-исторический клуб… Мать вашу.
Ладно. Готовиться к заброске и держать язык за зубами. Вот, в сущности, все, что от меня требуется.
– …теперь ваша очередь. Что это?
– В-винтовка.
– А я было подумал, корзина с груздями. Какая винтовка?
– Э-э-э… – потянул я, глядя на исковерканную ржавь, откопанную в местах боевых действий какими-нибудь черными археологами и совершенно потерявшую первоначальную форму. – А! Манлихер. Австрийский манлихер образца 1895 года.
– Количество патронов в обойме?
– Пять.
– Какая подковырка?
– Б-боеприпасы. Калибр 8 миллиметров, и…
– Достаточно. Это?
Отчеканиваю с достоинством:
– Русская трехлинейная винтовка Мосина образца 1891 года! Национальная гордость. Вес – четыре и две десятых килограмма. Обойма на пять патронов. Стрельба производится с примкнутым штыком.
Инструктор фыркает:
– Вы когда-нибудь держали в руках Арисаку?
– Нет, откуда…
– Тогда молчите о национальной гордости. Понятно вам?
– Д-да…
– Возьмите винтовку и передерните затвор.
Это я сделал без труда. Трехлинейка – в прекрасном состоянии, даром, что отрыли ее бог знает где.
Он протянул мне обойму.
– Вставьте.
Заряжание трехлинейки не столь простая штука, как может показаться. Тут, кстати, кроется определенное ее неудобство, о котором я знал чисто теоретически, иными словами, по отзывам в сети. Человек, привыкший к автомату Калашникова, будет неприятно поражен. Что ж, теперь мои пальчики поняли природу неудобства. Возможно, когда-нибудь это спасет мне жизнь.
Пока я возился, «Константин» присмотрелся к прочим «диверсантам» и гаркнул:
