Я доволен собственной квартирой,
правда, много странностей у нас:
что ни мебель – то одна сатира,
что ни юмор – то один палас.
Доски половые в коридоре
разошлись, как в ссоре меж собой.
А в щелях лежат, как на просторе,
шутки и слова на вкус любой.
Да, не сор, а шутки, как ни странно.
Здесь живет не плотник, не юрист.
Здесь развёл свой юмор окаянный
неофициальный юморист.
Вот жена, она уже привыкла,
только глянет глазом на палас –
видит там не семечки от тыквы,
видит пару шуток или фраз.
Или в холодильнике, к примеру,
ищет не пельмени – афоризм.
Сварит, поперчит и соли в меру.
Съешь его – как принял пару клизм.
В морозилке – восемь анекдотов,
мало ли – храню на чёрный день,
вкусные, как восемь антрекотов,
свежие, как от коровы тень.
На полу, а также на диване
шутки просто так у нас лежат.
Три вчера опять помылись в ванне,
брызгались, как трое медвежат.
Я люблю их и любуюсь ими,
вон у телевизора сидят.
Самым шустрым я придумал имя
и вооружил их, как солдат.
А вооружённые остроты,
если прокричат они со сцен,
будут поопасней целой роты
на период взвинчиванья цен.
Толстенький, пушистый, как котёнок,
отдыхает, свернутый в клубок, –
это наш семейный юморёнок,
мой однофамилец Холобок.
Служит он, как верная собака,
наш уклад семейный бережёт,
ссоры пресекает, забияка,
рюмку дашь – так песенку споёт.
Раз жена запнулась за остроту,
шлёп ее в сердцах по голове.
Сжалилась потом и на работу
в школу забрала её к себе.
В школе эта шутка прижилася,
полюбилась всем учителям,
и теперь почти что в каждом классе
от нее шутята – там и сям.
А жене приятно, что шутницей
числится теперь она крутой.
И смеются даже ученицы,
глядя на детей остроты той.
Мне не жалко, пусть везде разносит,
шутка лишь на воле молода.
А в неволе опускает носик
и устаревает иногда.
Как-то я ревизию устроил:
афоризмы, шутки и слова
подходили в ногу дружным строем,
я их всех считал по головам.
Вот подходит шутка-инвалидка
с костыльком и руки крендельком –
то на дне рождения у Лидки
пошутил я как-то под хмельком.
А другая, вся в татуировке,
песню нецензурную поет,
нос краснее вымытой морковки –
я изрёк с похмелия ее.
Маются, бедняжки, тянут лямку,
стыдно посмотреть мне им в глаза.
Что сказал, то не зароешь в ямку.
Надо думать, прежде чем сказать.
Фраза лишь сидела одиноко,
с шуткой не общалась ни с одной.
Грустные глазища с поволокой,
волосы с красивой сединой.
– Кто такая? Сколько лет пробило?
Фраза улыбнулась мне слегка:
– «Я люблю» – мое названье было,
а живу я многие века.
Я её проставил по реестру,
инвентаризации – отбой.
Недостачи нет, а значит – к месту,
если всё отметим мы гульбой.
Эх, плясали шутки, мои шутки,
даже фраза эта разошлась.
Мы бы веселились, может, сутки,
да супруга в комнату к нам – шасть!
И с порога:
– Это что за фраза?
Для меня она как будто вновь –
стройная, красивая, зараза.
Неужели фраза про любовь?
Я ей показал по протоколу:
«Я люблю» – так числится она.
– Вот отлично! Заберу-ка в школу,
посажу в горшочек у окна.
– Ну уж нет! Пусть проживает дома.
В люди ей с тобой не по пути.
В жизни есть простая аксиома
или, может, даже идиома:
эта фраза может только дома
сильно размножаться и цвести.
