Скрипуче открылась дверь, и на выщербленное трехступенчатое крыльцо стандартной пятиэтажки вышел долговязый сутуловатый мужчина в домашних шлепанцах, с синим пластмассовым ведром в руке. Одет он был в синий спортивный костюм, пузырящийся на коленях и локтях. Некоторое время мужчина стоял неподвижно, словно не решаясь шагнуть вниз, затем повернул голову, посмотрел, близоруко щурясь, на дверь собственного подъезда, будто впервые увидел ее облупившуюся краской поверхность, едва слышно вздохнул и переложил ведро из правой руки в левую. Наконец он сделал первый, очевидно, самый трудный, шаг – может быть, на это решительное действие его подвигла сделанная на двери надпись. «Менты – козлы», – утверждал неизвестный, зафиксировав свое жизненное наблюдение чем-то острым – возможно, гвоздем.
Теперь дело пошло. Двор мужчина пересек быстро, в этом ему поспособствовали длинные, как у цапли, ноги, хотя пользовался он ими с изрядной долей бестолковости – его шаг был неровен и даже нервозен, как у человека, переживающего тяжелый внутренний конфликт – или, попросту, человека похмельного. Дело пошло и снова застопорилось – кажется, этому предположительно нервозному или просто во всем сомневающемуся человеку все было не то и не так. В подтверждение этого впечатления, завернув за угол соседней пятиэтажки, сестры-близнеца его собственной, родной, мужчина остановился, подобно вкопанному, и из его руки выпало ведро. С характерным пластмассовым звуком оно соприкоснулось с асфальтом, пружинисто подпрыгнуло, вновь оказалось на асфальте, пошатнулось и, наконец, утвердилось прочно, как навсегда – утверждению этому в значительной мере помогла весомость его богатого внутреннего наполнения или, попросту, изрядное количество сырой картофельной шелухи.
– Мать моя женщина… – пробормотал, пораженный увиденным, долговязый. – Где ж мусорные контейнеры-то?
Огороженная невысокой кирпичной стеной площадка, на которой испокон веков стояли три мусорных контейнера для жителей двора, исчезла вместе с ограждением и самими контейнерами, теперь здесь было огромное, распростершееся до самого горизонта, попросту бескрайнее поле. Точнее, это было не совсем поле, это была мусорная свалка. Беспорядочно набросанный бытовой, строительный и еще неизвестно какого происхождения мусор – бумаги, тряпки, мотки и переплетения проводов, какие-то бесформенные куски чего-то цветного или серого, шероховатого или склизкого, яркого или неприглядного на вид…
Внезапно за спиной мужчины раздался уже знакомый, только что слышанный им, глухой звук упавшего пластмассового ведра, а через секунду последовал растерянный, с примесью истерических ноток голос близ собственного уха, заставивший его вздрогнуть. Обернувшись, он увидел лысоватого, плотного телосложения мужчину в домашних шлепанцах, которого неоднократно встречал во дворе – кажется, тот жил в соседнем доме.
– Простите… вы что-то сказали?
– Я говорю, и когда только они успели, стервецы эти! – гневно повторил мужчина в шерстяном спортивном костюме синего цвета с зачем-то наглаженными стрелками штанов.
– Чего – успели? – с недоумением спросил первый мужчина в домашних шлепанцах и синем спортивном костюме с пузырями на коленях.
– А свалку! – пояснил второй мужчина, в шлепанцах и в синем со стрелками.
– А кто – они?
– А местные власти. Вы разве не подписывали письмо протеста?
– Нет, – сказал первый мужчина.
– Вот из-за таких как вы, равнодушных, и происходят всяческие безобразия, – нахмурив брови, обличительно сказал второй мужчина. – Вместо того чтобы стоять в пикетах и подписывать воззвания, они своей пассивностью играют на руку коррумпированным городским структурам, которые… – Он не договорил, вдруг сбившись с так хорошо дающейся ему и, очевидно, любимой темы. – Но ведь еще вчера этой свалки не было и в помине… Здесь же еще вчера был пустырь, а за ним лесок! Куда нам теперь вываливать мусор? Соорудить здесь свалку планировалось не ранее чем через год, а посему жильцы считали, что времени приостановить этот грязный проект нечистых на руку дельцов достаточно.
