Это мой пересказ для того, кто уносится с ветром
Каждый раз и как пыль, вы таких никогда не видали.
Это всё для того, чья душа утонченней, чем свет, и
Кого ждут из рассвета в закат те волшебные дали.
Это просто слова, но для тех, кто хоть раз прикоснулся
К этим тихим, обветренным памятью грезам,
То покажется вновь осязаемым, стоит проснуться,
И затянет опять эта вечно живущая проза…
Вечерело. Всё в округе утопало в прохладной синеве: просторная поляна, близкий и таинственный лес, мерцающие далекие огоньки города Цетинье. За горой Ловчен потухали огненные блики заката, на востоке синела далекая стена Динарского нагорья. Казалось, что здесь может царить одна лишь безмятежность, что не место здесь застарелым тоске и сомнениям и что в любом случае такой вечер заглушит наболевшее.
В центре поляны – огромное поваленное дерево. Фантазия смотрящего легко превратит его в сказочного дракона.
На поваленном дереве сидел человек, рядом стоял другой. Видно было, что молчат они о чем-то непростом и надоевшем. Первый протер глаза и стал осматриваться: ему казалось, что закат пылает не только на западе, будто это умирающее сияние прокрадывается с четырех сторон света, как если бы разом уходили четыре Солнца.
Второй вздохнул с тоской.
– Так можно всю ночь просидеть, Велибор! С таким же успехом мы могли ожидать, когда из леса повалит всякая нечисть! – проговорил он в обычной своей манере, быстро и немного запинаясь. – Чего мы вообще здесь делаем?
Велибор опустил голову, он пытался разглядеть в траве, еле различимой в сумерках, жука-носорога, который неуклюже тащился по своим неотложным делам. Велибору представлялось, что сам он начинает уменьшаться до тех пор, пока не становится таким маленьким, что сможет поместиться на ладони. Он пробирается сквозь дебри луговых трав вперед, чтобы догнать насекомое и проследить его загадочный путь.
– Сейчас, Берт, скоро пойдем. Я же сказал, что давно здесь не был. Мне захотелось навестить эту поляну, только и всего, – размеренно произнес он, поворошил траву носком ботинка и, поняв, что жука не найти, грустно вздохнул.
– Только и всего? Вот это расклад! – Берт хлопнул себя по коленям. – Мы здесь почти час торчим! Ты за это время толком ничего не сказал! То молчишь и смотришь на землю, то вздрагиваешь, будто на тебя набросились!
Велибор медленно поднял голову и посмотрел на брата, стоявшего, положив руки в карманы джинсовой куртки. У него было выражение лица человека, сказавшего что-то важное. Карие глаза его смотрели за пределы Цетинье, короткие темные брови сдвинуты на переносице, губы упрямо сжаты.
– Что с тобой, Велибор? – Берт откинул назад русые волосы, которые свисали на его лоб, подобно бахроме. – Ты сам не свой в эти дни…
– Я просто жду.
Сталкиваясь с неопределенным и непонятным, Берт обычно хмыкал, качал головой или пожимал плечами. Сейчас он поступил так же. Так же, как многие, он старался не вникать в то, что принято считать ненормальным и бессмысленным, и, не утруждая себя раздумьями, демонстрировал с помощью незамысловатого языка тела неприязнь.
Велибор достал из кармана куртки смятый листок бумаги, расправил его, повертел в руках и с тоской посмотрел на жирный вопросительный знак в верхнем левом углу листа.
– Что это? – спросил Берт.
Велибор протянул было листок брату, но тут же остановился, аккуратно разорвал его и подкинул обрывки.
– Мое творчество, – тихо ответил он.
Берт грустно усмехнулся и посмотрел на уносимые ветром кусочки бумаги. Порхающие бумажные обрывки издали казались стаей ночных мотыльков.
– Столько вокруг этого творчества! Если тебе так хочется приобщиться к нему, то не проще ли изучать его, а не пытаться добавить лишнего?
