– 1 -
– А вы, точно, знаете метод Монтессори?
В молодом женском голосе слышится недоверие: не так уж много нянек закончили специальные курсы и могут предъявить официальный документ. У меня, естественно, его тоже нет, но я не сдаюсь.
– Да, да! Не сомневайтесь! Этот метод мне очень хорошо знаком.
Моя собеседница – потенциальная клиентка, которой нужна няня.
– Я по этому методу постоянно в школе работала, – слегка приукрашивая собственные заслуги, заверяю я молодую мамочку. – Детям надо позволять делать все, что они хотят и ни в коем случае ни к чему их не принуждать.
– И как же вы работали? – требует подробностей многодетная Илона Витальевна.
Я пытаюсь представить ее – молодую, состоятельную, с тремя детьми. Как она выглядит? Что разрешает своим детям, а что запрещает?
Воображение тут же рисует портрет бывшей коллеги Виталины Ивановны. Чем-то у них имена похожи. Вот будет засада, если у них и характеры одинаковые!
– А вы сможете приходить вовремя и не опаздывать? – интересуется молодая мама.
Кажется, она о чем-то догадывается. Я опаздывала на уроки чаще, чем другие коллеги, а Виталина Ивановна, наоборот, приходила, ни свет ни заря, чтобы занять пост дежурного у лестницы. Она зорко следила за тем, чтобы все были в сменной обуви, в том числе и учителя. Опоздавшие попадали в особый список. Ее маленькие серые глазки с успехом заменяли камеры видеонаблюдения и на первом, и на втором этаже.
Точно оправдываясь за прошлые казусы, я бодро сочиняю:
– Я не привыкла опаздывать! – И прибавляю для красного словца: – Вы не волнуйтесь, пожалуйста.
Незнакомая леди молчит секунд двадцать, точно взвешивая все плюсы и минусы моей кандидатуры, и наконец, произносит нараспев:
– Ну ладно, приходите завтра к десяти. Адрес я вам скину.
А вот у незабвенной Виталины Ивановны голос был совсем другой, какой-то крякающий. Честно говоря, он меня раздражал не меньше, чем взгляд.
Мы попрощались с клиенткой, обе удовлетворенные достигнутым соглашением. Впрочем, «удовлетворительно» – это слишком слабая оценка моих эмоций. Глядя на свой смартфон, я чуть не расцеловала его. Андрюша Бабенко, помнится, от избытка чувств тоже как-то раз чмокнул меня прямо в нос. Я их тогда отпустила с английского за пять минут до звонка и строго-настрого велела не шуметь.
Услышав, что урок окончен, рослый шестиклассник с круглой бритой головой подскочил к доске и приобнял меня своими недетскими ручищами:
– Сенькью, Мария Петровна! От души душевно сенькью вас вери мач!
Я тогда еще не знала, что детей нужно все время держать в поле зрения и не поворачиваться к ним спиной, даже когда стираешь с доски. Еще мне было невдомек, что их строго-настрого запрещено отпускать, пока не раздастся спасительная трель. Мне не удалось увернуться не только от поцелуя, но и от запаха. Ядреный дух колбасы с чесноком стал для меня, как начинающего учителя, духом просвещенья.
Сейчас этот случай вспоминается так умилительно, а в тот раз мне сильно прилетело за нарушение сразу двух педагогических табу.
Как только смолк топот тридцати молодых ног и эхо ликующих голосов, дверь в мой кабинет резко распахнулась. Растопырив коротковатые руки и поддерживая себя в дверном проеме, точно картина в раме, Виталина Ивановна не стеснялась в выражениях.
– Ау! Вы чего делаете, «Мэри Поппинс, до свиданья»? Еще раз отпустите до звонка – напишу докладную! И пеняйте потом на себя! – прокрякала она, точно утка с заложенным носом.
– Директору! – донесся до меня последний кряк с конца коридора.
Я ничего не успела ответить и лишь моргала, уставившись на противоположную стену, хотя на ней кроме облупившейся грязно-зеленой краски ничего интересного не было.
Впрочем, теперь воспоминания об учительском труде в провинциальной школе приносят мне исключительно умиление. Это слово я, кстати, тоже выучила в нашей двадцать восьмой, где, помимо английского, мне доверили преподавать что-то вроде «Закона Божия».
