Мир – только отражение твоего взгляда.
(банальность)
Марина Егоровна Люсина, пенсионерка с голубыми ладонями, в китайском халате и бигудях, вошла утром в кухню, когда жилец, фотограф Прохоров, которому она сдавала комнату, варил себе овсяную кашу на воде.
– Украли! – сказала, разведя синеватыми ладонями, старушка, – украли самую лучшую кастрюлю у меня.
– Доброе утро, Марина Егоровна! – сказал фотограф Прохоров.
– Такая вся эмалированная, с цветочком на боку.
– Кто же мог у вас кастрюлю украсть? – сказал жилец, помешивая кашу.
– А кто его знает… Может жильцы, постояльцы…
– Я не брал, Марина Егоровна, честное слово.
– Да что вы, Сашенька, я же разве на вас говорю! Вы человек серьезный. Это у меня как-то две девки жили. Ну, такие непотребные, вот они, наверное, и украли.
– И на что же им, «непотребным», кастрюля? Кстати, это не она вот там, на подоконнике стоит?
– Батюшки, а я ее ищу. Вот спасибо вам!
Прохоров сварил кашу и ждал, когда она остынет в тарелке. Смотрел в окно. Было тридцатое апреля. Подходил срок платить за аренду фотоателье. В прошлом месяце он не доплатил треть суммы. С позапрошлого месяца не мог отдать долг приятелю, который его тогда выручил. И вот теперь, видимо, придется опять занимать:
– Что? – спросил он.
– Ничего, – ответила Марина Егоровна, – я говорю, дочка вышла за железнодорожника. Вроде бы хорошо, потому что бесплатный проезд раз в год на поезде.
Марина Егоровна была словоохотлива и рассказывала бесконечные, часто повторяющиеся истории.
– Да, за железнодорожника, – повторила она, – Видный такой парень. Она в белом платье и фате, а он в форме железнодорожной, черной, высокий такой. Я вам фотокарточку покажу, если найду. Его потом посадили.
– Кого?
– Железнодорожника, зятя моего. Он квартиры грабил.
– Надо же, – ответил Прохоров, неторопливо помешивая кашу.
– И странно так грабил. Ничего не брал.
– Как это?
– А вот так. Все перевернет вверх дном, обивку на диванах и креслах вспорет, подушки порежет, а брать ничего не берет.
– Сумасшедший?
– Его обследовали в институте психиатрии. Сказали нормальный. Ну, а потом уже посадили. А Зоя с ним не развелась. Она принципиальная.
– М-гу, понятно… – Прохоров подошел к раковине, отвинтил старый медный кран и стал мыть тарелку под узенькой струйкой воды.
– Так вот, как раз непонятно, – настаивала Марина Егоровна, наливая чай в блюдце. Она пила подряд пять чашек и все из блюдца.
«И за квартиру через неделю платить», – вспомнил Прохоров.
– Я так думаю, искал он что-то, а найти никак не мог…
– Ну, спасибо за компанию, я пошел.
– На демонстрацию?
– Демонстрация завтра. Я на работу.
– А на демонстрацию не пойдете завтра?
– Нет.
– А я обожаю первое мая! – сказала Марина Егоровна и глаза ее вспыхнули молодым огнем.
Единственное дерево в узком каменном дворе недавно распустилось, и свежая зелень на фоне сырых стен тихо радовала глаз. К фотографу подбежал мальчик Славка.
– Дядя Саша, вы в мастерскую?
– Здравствуй, Славка. Не в мастерскую, а в ателье.
– Ну, да. Можно мне с вами?
– А ты чего не в школе?
– Я с физкультуры отпросился, у меня нога болит.
Они зашагали вдвоем через низкую, темную арку, в которую с улицы залетали солнечные стрелы, пущенные стеклами проезжавших машин.
Ателье было недалеко, через полтора квартала.
– Дядя Саша, а есть такой город Антананариву?
– Может, есть, – пожал плечами Прохоров, – я не бывал.
– А в Москве вы были? Москва лучше, чем наш город?
– Нет, Славка, не лучше.
– Она же столица!
– Ну и что.
– Все хотят в Москву, – весело сказал Славка, забегая вперед и заглядывая в лицо фотографу.
Солнце, проглянувшее ненадолго, тронуло молодую зелень листвы и снова скрылось в тумане.
Прохоров усмехнулся:
– Ну и пусть хотят.
