Третий путь? Он существует…
Трамвайные пути упирались в солнце. Над Москвой плыл июль. Зеленый и многоголосый.
«Учеба! Работа!!!» – надрывался продавец утренних газет близ остановки.
Газетные заголовки причиняют боль. Даже когда кричат не о смерти, а о том, как надо жить. Неужели кто-то еще читает газеты?
Они проходили мимо. Рыцари свободного копья. Призраки больших и малых городов. Люди мира. Они учатся всему сами. Не платят налоги, не плодят детей, не живут в кредит. Не значатся ни в каких списках. Где бы ни обитали, везде неместные. Не ждут завтрашнего дня, не помнят вчерашнего. И мечтают лишь об одном: чтобы лето не кончалось.
Из дневника Жанки, на грани столетий
Она приходит ко мне из будущего. Снятся качели в нашем дворе. Ночь. Никого вокруг. Она садится на другой край, и мы поочередно взлетаем в пронизанный звездным светом воздух. Она – это я взрослая. Но никак не могу разглядеть ее лицо, хотя всегда видела лица везде: в узорах коры деревьев, трещинах стен, решетках ворот и люков, рисунках обоев, даже буквы в книгах иногда выстраивались в виде лиц. А своего будущего лица не могу увидеть! Разговариваю с пустотой. А мне столько нужно у нее спросить! Кем я стану? Исполнятся ли желания? Буду ли счастлива, любима?
Взлет качелей: мой вопрос – ее тишина в ответ, глубокая, как колодец ночного неба. Когда в отчаянии спрыгиваю с качелей, она вдруг поднимает голову и спрашивает, о чем мечтаю я.
Просыпаюсь в слезах, потому что знаю: ни одна детская мечта у нее не сбылась. Просыпаюсь все глубже в осень. И осень тоже плачет за окнами, как на вокзале. Оплакивает мое последнее беззаботное лето. Впереди – выпускной класс. Мне говорят: выбирай, кем ты станешь. А я хочу остаться собой. Не из чего выбирать в нашем унылом райцентре. Вот если бы в свободную Америку слетать или дождаться обнуления, то на другом конце планеты или в новом времени наверняка нашлась бы подходящая для меня судьба. А здесь и сейчас вокруг типовые многоэтажки и серые лица на автобусных остановках.
Странная все-таки цифра нас ждет: двойка и три нуля. Почему ноль по Фаренгейту воспринимается зябче, чем минус семнадцать по Цельсию? Потому что ноль кажется абсолютным, но это по Кельвину, хотя папа и утверждает, что на практике такое состояние недостижимо. А я верю, что он есть – где-то в межзвездном космосе.
Ноль уничтожает любое умноженное на него число, в школе твердят «на ноль делить нельзя». А что будет, если на ноль умножить или разделить бесконечность?
Неопределенность пределов, говорит папа. Он математик, и цифры для него – язык описания мира, способ его исчислить, а значит, понять. Например, он мог бы написать уравнение танцующей на песке у моря девушки или полета птицы над городом. Но не может понять меня. Я для него – неопределенный предел терпения. И для мамы тоже, хотя она и гуманитарий.
Что ж тут поделаешь, если год моего рождения – восьмидесятый. Вертикальная бесконечность, умноженная на ноль. Но предки считают, что восемьдесят – это восьмой десяток столетия, ни к чему его переворачивать в череде веков, а я просто подросток, полный внутренних противоречий.
По-моему, шестнадцать лет почти старость. Их время законсервировано, как в банке: под новый год открывают, съедают ложечку меда (или дегтя?) – и закрывают. Их время – смена цифр в календаре, а для меня прошлый год – как другая жизнь.
Пообещала им: состарюсь – и выброшу всю косметику, в шестнадцать не понадобится «боевая раскраска под индейца». Старшекласснице не у кого отвоевывать территорию на школьных дискотеках. Вот оно, единственное преимущество взросления – способность стать на голову выше тех, кто когда-то внушал страх. Пережить – и выжить их из своей жизни. Но потом вдруг поймешь: то, что принадлежит тебе по праву, перестает интересовать. И начинаешь искать новые приключения на задницу.
