Паскудная весна
Ненастное время. Сырые платформы.
И сальные волосы, перхотный зуд.
Толпа на каком-то паскудном откорме,
что вылижут даже всю гарь из посуд.
Парившие грёзы упали, осели,
ко дну опускаясь песочным дождём,
болотистым илом обжили все мели
и начали гнить, заражать водоём.
В грудях оседает табак и обиды,
и камни печалей из крох и песков.
Набухшие печени биты, пропиты.
Стучащие боли у левых сосков.
Дурной карнавал макияжей и масок.
Лишь формы семей, образованных лиц.
На тумбочках мази, флакончики смазок
с работы всё ждут одиноких девиц.
Мужские смиренья тестикулы мучат.
Бессчастия гробят умы и судьбу.
Застои сгущаются в злобную кручу.
Любовные соки сольются в трубу.
Душевные евнухи ходят в притоны,
молчат там иль блеют, иль что-то кричат.
Там алчные дырки и кожи, ладони
чуть радуют семя, но дух не леча.
Вокруг кабаре, бл*довство, лицедейство,
дурьё, имитация страстных цехов.
От этого лживого, гнусного действа
лишь сон, воздержанье логичней всего!
Воронеж-1 – Павелецкий
Промаслены шпалы, травинки и щебень.
Змеится весь поезд, познав этот курс.
В душе разгораются крепкие щепы.
Как райский удав, к своей Еве несусь.
Чешуйки вагонов блестят, колосятся,
покинув все норы вокзальных оков.
Навстречу мне ветры продолжат бросаться,
пока буду мчаться туда, где любовь.
Далёкая ночь впереди ожидает.
К такому готов и тогда, и теперь.
Дома, полустанки, поля провожают.
Бог спицами рельс вяжет путность к тебе.
Татьяне Ромашкиной
Недождавшаяся
– Ну здра-а-авствуй… Тебя не ждала из похода.
Понятий, прощения вовсе не жду.
Письма, похоронки не знала два года.
А я молодая, в соку и в цвету.
Война же замужества все расторгает
и в ад открывает свои ворота.
Злой страх одиночества женщин пугает,
к тому же, по жизни я – голь, сирота.
Я думала, что ты давненько покойник.
Исторгла я много молитвенных слёз.
Сердечко согрела о старого воина,
пока ты в окопах под пулями мёрз…
Не ведала я про бои и плененья,
про жар, лазарет, про контузию, глаз…
Прошу за измену свою извиненья!
Но жизнь не случайно раскинула нас…
Семейная я в поредевшем селеньи.
Под взорами-судьями вянет вся кровь.
Молилась иконам на голых коленях.
Но с горем исчезла к тебе вся любовь.
Простишь, не простишь… Ты иной, я иная.
Я стыть не хотела. Ждать не было сил.
Июнь сорок пятого… Год уж жена я!
К тому же я – мать, у которой есть сын…
Сами себе архитекторы и строители
Повсюду творятся кустарные счастья
руками лентяев, растяп, неумех.
От тех самоучек лишь брак и ненастья,
вверху будет низ, а внизу будет верх.
Убытки и горе от сказов бездумцев,
от дела халтурщиков и недотёп.
Вокруг лишь советы по виду конструкций,
по сути строений – подсказки и трёп.
Дома, гаражи тут ведутся по схемам,
а личный и общий Эдем – наугад.
Всё строится глупо, чрез боль и измены,
и с руганью, с помощью рода и чад.
Тут всё самопально, с местами кривыми,
с изъянами, крахом, порой есть и швы…
А всё потому, что живём тут впервые,
без явных инструкций по сборке любви…
Деревенщина
Картузный блин прижал кудряшки,
примял чуть русые вихры.
И под фуфайкой скрой тельняшки
закрыл нагрудные махры.
И под кирзой портянки с дыркой.
Бреду меж клёнов, хат, полей.
Чуть пахнет кремовой натиркой
и приближением дождей.
Шагаю в горку под уклоном
в объёме новеньких штанов,
дышу свежайшим самогоном
из-под волны густых усов.
В просторный вечер смачно харкнул
стручками горьких, взрослых губ.
Промеж зубов дымя сигаркой,
бреду на танцы в сельский клуб…
Блуждающий костёр
В пылающих помыслах ум обитает,
огнимою силой вращая угли.
Но ветры всё гасят, зло, сыро встречая,
и я остаюсь средь знакомой золы…
Вокруг только бури, метели и шквалы,
что лишь отторгают ударом цепей.
Нет мятного бриза, что веет так вяло,
что тихо, влюблённо допустит к себе.
Вот снова укрывшись за новою стенкой,
