Опять я подумал о родине,
Где стынет в росе лебеда,
Где в старой замшелой колодине
С утра холодеет звезда.
Там черные тени в дубраве
И белый над берегом сад.
И можно не думать о славе
И слушать, как листья летят…
Там речка прозрачна, как детство.
Там рыжим кустам камыша,
Наверное, точно известно,
Бессмертна ли наша душа.
Анатолий Жигулин
I
Весенняя ночь 1979 года забормотала талыми водами. Лед на реке Чаква, что разделила полесское село Рубеж на две части, заметно поднялся. Вешние воды вышли из берегов и поползли в огороды, дворы, на улицы…
Почуяв недоброе, тревожно заскулили собаки, завизжал чей-то поросенок. Но вскоре все стихло: село спало. На него равнодушно и молчаливо таращился черный ворон, который сидел неподвижно, точно чучело, на высоком кресте церкви – дурное, говорят старики, предзнаменование. Видела бы это кощунство бабка Ева, горбатая, высохшая старуха, которая славилась в округе тем, что лечила детей от испуга, протягивая их через хомут, она бы непременно разнесла поутру: «Ворон опаскудил святой крест – быть беде!» И бабка оказалась бы права: вода шла большая и грозная. Она жадно пожирала сушу, толстела и разрасталась…
На буйство паводка хмуро глядело небо. Разгулялся ветер. Рванув тучи за бока, он дал волю короткому, но сильному дождю. Едва ливень закончился, как село погрузилось в туман. Его растрепанные космы ложились на воду, белили грязный, изъеденный оттепелью лед. Время от времени он глухо трещал, а под утро издал тихий, протяжный вздох. С этим вздохом вся тяжелая масса льда колыхнулась. От ее слабеющих краев начали откалываться первые льдины. Одна из них, огромная, с острым концом, медленно развернулась и поплыла в сторону парома. Вытянутый на берег перед наводнением, он опять держался на плаву. Льдина со скрежетом задела баржу парома, навалилась на стоящий у самой реки забор, подмяла его и поползла в огород, к широкому, приземистому, крытому черепицей дому. Через минуту-другую в его окнах вспыхнул свет. На крыльцо вышла хозяйка – Надежда Казимировна Жилевская, худощавая женщина средних лет. Звали ее в деревне просто – Надя. По-уличному – Городчанка. Вглядевшись в едва разреженную светом темень, женщина испуганно вскрикнула: льдина медленно приближалась к дому. Точно завороженная, Надежда Казимировна глядела на эту страшную в своей силе массу льда. Тяжелая льдина снесла бы дом, но путь ей преградили старые вербы. Обдирая их кору, льдина вздыбилась. Пространство, которое образовалось между льдиной и водой, было похоже в темноте на огромную уродливую пасть огромного речного чудовища.
– Господи, – перекрестилась женщина, – что же это делается?..
Переведя дыхание, она торопливо пошла в дом, разбудила тяжело храпевшего мужа:
– Вставай, Степан, вода…
Заглянула в комнату дочек – Юля и Люба спали.
Хотела поднять сына, но его не было. На аккуратно заправленной кровати чинно стояли подушки, да одиноко белела на столе раскрытая книга. «Где же Алексей?» – забеспокоилась мать. Она накинула телогрейку и опять вышла на крыльцо.
Льдина все еще стояла возле верб. Ее угрюмо и настороженно обходила вода, лизала фундамент дома. Тянуло холодом и сыростью. Поднимая платье, женщина побрела к калитке, с трудом открыла ее – мешали куски льда – и долго вглядывалась в пустынную, залитую водой прибрежную улицу. В конце ее и дальше колыхалась тьма.
«Где же Алексей? – опять задалась тревожным вопросом Надежда Казимировна. – Сердце у нее дрогнуло, заныло. – Хоть бы чего не случилось».
Она зачерпнула ладонью воды, освежила ею лицо.
