Кабинет начальника областного Бюро судебно-медицинской экспертизы отнюдь не поражал роскошью обстановки, которая, к слову, бережно сохраняла следы не так давно канувшего в небытие социализма – два окна во внутренний двор с положенными тяжёлыми портьерами, потолок и стены в панелях тёмного дерева, висящие по стенам напротив друг друга портреты мало знакомых личностей. Из мебели – по углам два большущих книжных шкафа, забитых под завязку толстенными томами да огромными медицинскими атласами. И значительную часть кожаных переплётов украшали изрядно истёршиеся теснения на иностранных языках, включая арабскую вязь и восточные иероглифы. И как мне показалось, некоторые из спокойно стоявших здесь экземпляров одним своим видом могли вызвать обильное слюноотделение у алчных охотников до старинных манускриптов.
Хозяин кабинета профессор Арсений Германович Пестов, очень неопределённого возраста крепкий мужик – по странной прихоти освещения порой выглядевший глубоким стариком лет за сто, а порой мужчиной в полном расцвете сил, приходящихся на лета чуть более сорока, – восседал за монументальным дубовым столом зелёного сукна, более похожим на огромный гроб. Перпендикулярно хозяйскому был приставлен окружаемый обычными стульями длинный стол для участников совещаний. За которым в настоящее время я и сидел.
В общем, мрачно, функционально, и ничего для кабинета Бюро судебно-медицинской экспертизы лишнего, кроме разве что клетки с птичкой-кенарем да странной коллекции непонятных предметов на специально выделенной полке в одном из шкафов. Я бы даже решил, что это символические ключи городов, если бы только ни необычность форм, что, возможно, объяснялось их замшелой древностью.
На чём ещё порой останавливался мой любопытствующий взгляд, так это низкие широкие подоконники, по странной прихоти хозяина кабинета заставленные мало подходящими обычным подоконникам предметами – стеклянными ёмкостями, в которых в фиксирующей жидкости сохранялись внутренние органы с пугающими непривычных к подобному патологиями вроде поликистозной почки или «волосатого сердца». Тут же присутствовало несколько новорождённых младенцев с редкими уродствами, несовместимыми с жизнью. Одного такого я помнил по картинке из учебника – это был ацефал. Несчастный уродец с по жабьи выпуклыми глазёнками, как и полагается полностью безмозглому существу, восторженно-наивно пялился через стекло на неведомый ему окружающий Мир.
Единственным соответствующим предназначению подоконников предметом была красивая ваза с невзрачным цветочком.
Бегло перелистывая мои документы, профессор Пестов непрерывно постукивал торцом остро заточенного карандаша по толстенной книге. Как ни странно – Библии. А жёлтый кенарь, запертый в подозрительно отливающую золотом клетку, на каждый стук карандаша отзывался коротким чириканьем. И это чириканье совершенно странным образом и у меня отзывалось внутри… Видимо, подобно глупому кенарю, я так реагировал на строгий стук по Ветхому завету. И даже большая ваза перед профессором, ни по сезону полная крупной черешни, не радовала взгляд. Хотя черешню я тоже люблю.
– Сударь, назовите причину, по которой вы решили перейти на сторону тьмы? Суровый взгляд поверх очков в роговой оправе, похоже, не сулил ни райских кущ, ни в достаточном количестве девственниц, чтобы скрашивать пребывание в Вечности.
– Почему на тёмную? – Даже слегка растерялся таким неожиданным поворотом собеседования. Какая, к чёрту, тьма? О чём это он?
– Ну как же, как же. Вы поступали в медицинский институт, собираясь освоить непростые науки, как нести добро людям – бороться со страшными болезнями. Иногда рисуя в светлых мечтах картины ужасных эпидемий, где вы, облачённый в защитный костюм, мужественно шныряете среди стонущих в исподнем людей. И вдруг такой разворот на исследование уже мёртвых тел…
