Пролог
Кто знает, что нам принесёт новый Темпус?
В зале было тепло и сухо, хотя за стенами бушевала свирепая буря. Месяц Благого Звона богат на жуткие, завывающие подобно грехам, ветра. Конец года каждый раз ознаменовывался страшными буранами, которые срывались с молочно-белых вершин гор Безмолвной Скорби и наперегонки отправлялись к городам и деревням, дабы стонать и сетовать на то, что ещё один год подходит к концу.
Казалось бы, в такую погоду никому не придёт в голову покидать стены своих домов и отправляться в путь. Однако таверна «Под юбкой святой Гиниты», что стояла на Паломничьем тракте, собрала под крышей разношёрстную публику: компанию угрюмого вида мужчин в латаных туниках и меховых плащах, что двигались на восток – к столичным деревням; нескольких паломников в чёрно-белых рясах, подпоясанных верёвками, которые шли в столицу этих земель – Левантию, чтобы своими глазами увидеть Великий собор Скорбящего; двоих закованных в латы воинов с вышитыми на плащах божественными символами – весами, на которых покоились человеческие грехи и добродетели. За соседним столом сидели их оружные, которые весело галдели, то и дело с грохотом опуская на столешницу глиняные кружки.
Запахи немытых тел и кислого эля пытались перебить пучки сушёных трав и головки чеснока, что свисали с закопчённого потолка. На стенах, как и всегда перед концом года, висели ароматные венки сероцвета1, призванные отгонять грехи. Над балюстрадой второго этажа было растянуто боевое знамя одного из святых легионов. С выцветшей от времени ткани на посетителей милосердно взирала святая Гинита, держа в руках белоснежную розу и тонкий клинок. В камине, что занимал почти всю западную стену, металось пламя, отбрасывая рваные тени на собравшихся в зале людей.
Нынче ночью хозяину не повезло – ни одного бродячего менестреля. Приходилось слушать пьяные окрики гостей и невнятные праздничные тосты. «И ведь ни одного эклессиара* сегодня» – с досадой подумал тавернщик, проходя между столами с глиняным кувшином и разливая эль в щербатые кружки. «Лучше бы святая Гинита привела сюда трубадура, чем воинов ордена. Хотя они ведь тоже путешественники. Видимо, усерднее молились ей» – мужчина налил тёмный горький напиток сидевшим в дальнем углу людям в доспехах и благожелательно улыбнулся.
– Господа фортисы*, буду рад услужить воинам Скорбящего. Праздничной дичи ещё много. Моя дорогая жёнушка наготовила на целый святой легион. Отбросьте скромность, сегодня же праздник.
– Благодарю, добрый человек. Греху обжорства всё равно, какой сегодня день. Нас удовлетворит скромная трапеза. Того, что уже стоит на столе довольно.
Как только хозяин удалился, один из воителей сплюнул и задал вопрос:
– Проклятье, и почему в ночь Бледного Покрова всегда так холодно? Вот скажи мне, книжник, всегда ли мороз так сильно кусал нас за жопы, а? – проворчал он. Затем воин сделал глоток из кружки и вытер пышные усы тыльной стороной ладони. – Ну, ты ж у нас умный. Чего молчишь, будто воды в рот набрал, Ликурис? Я что, зря тебя в Витровере спас от охочей до твоей кровушки толпы?
– Нет-нет, что вы, мастер Кандидус, что вы, – человек, сидевший напротив воина, примирительно вскинул руки. Сухопарый и невысокий, он, казалось, сделался ещё меньше под суровым взглядом собеседника. Поправив обитый мехом плащ, он несколько раз кашлянул, прежде чем продолжить.
– В летописях Ламентарума сказано, что до Погребения зимы были куда мягче нынешних. Ещё до образования Понти́фикума. И, коль мы заговорили про времена Идара-Ваятеля, мастер Кандидус, я надеюсь, что вы спасли меня не для того, чтобы передать в лапы экзекуторов* эклессии? Если так, то лучше бы меня в Витровере камнями забросали.
