Бросок лапы был настолько быстрым и резким, что брат не успел уклониться. И вот она, настоящая сцена из самых страшных кошмаров: окровавленный Аскольд уходит за кулисы цирка в Будапеште, а я пытаюсь отойти от шока. В голову мягким кошачьим шагом крадутся жуткие мысли. А вдруг я больше не увижу брата? Вдруг это был удар по шее, и тигрица попала по артерии? Вдруг я выйду из клетки, а мне скажут: «Аскольда больше нет…»
Я обернулся и понял: все еще серьезнее. На меня не отрываясь смотрели восемь пар глаз. Горящих глаз хищников, почуявших кровь. Это были глаза тигров, которые только что засомневались в том, что я – их вожак и могу справиться с ними. Я увидел, как эти машины для убийства – особенно три тигра, работавшие с моим отцом, Шерхан, Акбар и Амур, – начинают гонять в голове вполне конкретную идею. Смерть не посмотрела мне в глаза. Она неслышно подошла и постучала в двери.
И тут сработал инстинкт. Не только общечеловеческий инстинкт самосохранения, но и инстинкт дрессировщика. Мозг мгновенно послал команду «Действуй!».
Я буквально рванул к центру манежа – и что было мочи, перекрикивая музыку, скомандовал: «Всем лежать! По местам!» Я заглянул каждому в глаза. Вернул каждому его взгляд и показал: даже не думай. В то мгновение все было очень просто – либо я, либо меня. Я понял, что пора было «включить дрессировщика» и продемонстрировать: я не сломался, меня так просто не возьмешь.
Мы сидим в кабинете директора Большого Московского цирка, из больших окон за спиной моего героя льется тусклый зимний свет, и хозяин кабинета рассказывает эту захватывающую дух историю своим проникновенным, чуть севшим голосом. По привычке сидит вполоборота, периодически крутит на столе телефон в именном черном чехле с двуглавым орлом и флагом России. Как будто с кошкой играет: влево-вправо, влево-вправо. А я пытаюсь проникнуть в его голову и одновременно прислушиваюсь к собственным ощущениям, пытаюсь совместить все впечатления и мысли. Машинально бросаю взгляд на диктофон – тот подмигивает мне красным огоньком.
И тут в моей голове живо переплетаются две линии. Вот первая, сегодняшняя. Я слушаю рассказ Эдгарда, слежу за его движениями, за мимикой, тоном голоса и темпом речи. И понимаю. Это понимание захватывает меня – прямо как смерть из рассказа моего героя – легко и незаметно, слово утренняя невесомая дымка.
Я понимаю, что он готов ко всему. Прямо сейчас, в это мгновение, на середине мысли. Он готов к тому, что может раздаться звонок, а на том проводе будет кто угодно – от дочери до президента России, от главы комитета Госдумы до его друга и коллеги Мартина Лейси-младшего. И он мгновенно ответит. Он готов к тому, что сейчас войдет помощница, а с ней будет кто угодно – по любому срочному вопросу. И он его решит.
Но самое главное – к тому, что в эту комнату прямо сейчас зайдет, забежит, запрыгнет через окно двухсоткилограммовый убийца с когтями, клыками и голодными глазами. И он его остановит, усмирит, успокоит. Поэтому он сидит вполоборота, поэтому периодически бродит взглядом по знакомому до миллиметра кабинету, а одну ногу подбирает под себя. Он как пружина, как натянутая тетива.
Он так сидит. И ходит так же – это пружинящая походка боксера-тяжеловеса, стремительная, решительная. Так он шел по коридору цирка и тогда, во время первой нашей встречи лицом к лицу. До сих и смешно, и страшно.
