Пролог
Саймон и пять психопатов
Пустыня. Жестокая и беспощадная обитель смерти, что встречает любого своими жаркими объятьями, иссушая и мучая бренную человеческую плоть, поджаривая её до хрустящей корочки. И когда измотанное тело испускает свой последний вздох, оно остаётся гнить здесь, среди бескрайних песков, навечно отдавшись объятиям этой пылкой нимфоманки.
Пустыни и раньше были не самым благоприятным местом. Теперь же они попросту стали неотъемлемой, до боли привычной частью мироздания. Но, несмотря на весь страх и опасности, скрывающиеся среди зловещих песков, людей по-прежнему тянет сюда. Ведь там, где есть смерть – должна быть и жизнь. Или хотя бы надежда. Редкий, но ослепительно прекрасный шанс улучшить своё благосостояние, поскольку даже сейчас, спустя десятки лет, здесь находятся настоящие сокровища. И всё же тот, кто отправляется в эти бесплодные, губительные земли, вне всяких сомнений, должен обладать всеобъемлющей силой духа или же просто быть тем, кому нечего терять. Благо в нынешние тяжёлые времена каждый представитель человеческого рода вполне подпадает под одно из этих определений, иногда успешно сочетая их вместе.
С небесной высоты этот старик казался жалкой букашкой, еле ползущей среди бесконечных барханов. Наступи на неё, и не останется совсем ничего, даже мокрого места.
– Чёрт бы побрал тебя, Саймон! – вяло шевелись морщинистые губы.
– Какого хрена ты вздумал спорить с главой своей общины? Ты, конечно, прав, что назвал его безмозглым сукиным сыном, который нагло злоупотребляет своими полномочиями, – внешний, едва слышимый голос незаметно преобразился во внутренний, продолжая свой монолог.
– В конечном счёте Лоурэнс, возможно, был прав. Возможно, что воины – главные добытчики и защитники, а вместе с ними правящая верхушка действительно заслуживают гораздо большую порцию пищи, нежели остальные жители поселения. Пускай те и занимаются его обустройством, но чаще всего они просто пускают сопли, непрестанно жалуясь на своё жалкое существование. Прямо, как ты, Саймон.
По старческому, испещрённому морщинами лицу, да и по всему телу активно струился пот, беспрекословно повинуясь жалящим лучам солнца. Одежда Саймона и без того была сшита невесть как, а теперь и вовсе превратилась в жалкие лохмотья, свисая вниз наподобие юбки. Грудь старика тяжело вздымалась и опускалась, с хрипом втягивая мерзкий, лишённый малейшей прохлады воздух. Ноги в неудобных, но к их чести всё ещё не развалившихся туфлях, были покрыты жуткими мозолями, которые в очередной раз вскрылись и начали кровоточить. На сей раз теперь уже правая нога глубоко вошла в песок, и Сайману пришлось вытаскивать её руками, приложив к этому действию немало сил, что и без того стремительно иссякали.
– И всё же ты дурак, Саймон, – выругался вслух старикан, продолжая своё странствие меж песков. – Ведь ты был уважаемым, почётным членом своего загнивающего общества, человеком, видевшим и испытавшим столько всего, что большинству не познать и за пару прожитых жизней.
Старость обычно, как правило, внушала уважение, вызывая благоговейный трепет в лицах и сердцах проходящих мимо людей. По крайней мере, так было в пределах тех стен, что до недавних пор Саймон мог по праву считать родными. Ведь старость – это мудрость, бесценный, воистину уникальный багаж знаний и опыта, летопись десятилетий, хранимая внутри волшебной коробочки, которая испарится навсегда, стоит её только вскрыть и вытащить содержимое. Однако даже пара неосторожно брошенных слов способна навеки уничтожить, похоронить твою репутацию, заживо сжечь все твои многочисленные заслуги, избив до смерти эго и веру, а затем долго надругаться над их трупами, дёргающимися в предсмертных конвульсиях.
