Февраль. 001 год Края.
В подвале синего дома в позе эмбриона обнявшись, лежали две хрупкие фигурки. Женщина была в голубом платье, совсем легком. На вид ей было около 30, но если всмотреться в её золотистые глаза, то можно было поклясться, что ей было не меньше 50 лет до Края. На её лице притаился уже побледневший шрам. Он начинался от носогубной складки и заканчивался на левой стороне шеи. Дороти не любила о нём говорить, с годами ей удалось усовершенствовать навык маскировки нежеланных аспектов внешности. Губы её подрагивали, видимо боролись со стихиями, которые происходили только во сне. Кудряшки торчали в разные стороны, которые выбились из когда-то сделанной прически. Каштановый цвет давно был выведен из них и заменился на черный, словно смоль.
В её руках, тихо похныкивая, лежала маленькая девочка. Штанишки на коленке были порваны, а майка была в пятнах от игр на свежем воздухе. С мамой у них общими были лишь родственные связи и крыша над головой. У девочки были рыжие локоны, она выглядела словно ежик со своей короткой прической. У неё была очень бледная кожа, на которой виднелись сине-зелёные разводы. Такое бывает, особенно в детстве. Так ей часто говорили, ей приходилось верить. Таких девочек нельзя было не заметить. У неё был сине-зелёная пара глаз, чаще называемая дихотомией. Но зачастую люди делали из этого повод для ненависти, а никак не для гордости и чувства уникальности.
– Мамочка, что происходит?
– Детка, не волнуйся. Люди просто очень шумно радуются, они празднуют. Немного заигрались допоздна, вот и всё.
В соседнем доме раздался звук разбитого стекла. Завыли собаки.
– Но, мама, ты говорила, что так нельзя. Что нужно убирать игрушки и рано ложиться спать, иначе устанешь очень-очень сильно!
– Да, солнышко, так и есть. Но просто взрослые не всегда слушают своих мам, и это очень плохо. Поэтому на следующий день они очень устанут и не смогут ничего делать. Вот теперь ты понимаешь, зачем я рано укладываю тебя спать.
– Да, мамочка…
Маленькая девочка всхлипнула.
– Ну, всё, солнышко. Попытайся уснуть.
– Но тут холодно, мама.
– А ты прижмись ко мне сильнее, мы вместе и согреемся. Засыпай, кроха.
Крики не стихали всю ночь. Казалось, что солнце уже не появится в этом мире, и день перестал существовать. Пищали сигнализации, разбивались чужие машины, горели новые и старые жилища когда-то знакомых людей.
В ту ночь погибло 37 человек, и это только в Освальде. Именно тогда всё и началось.
На сколько я смогу задержать дыхание, находясь в толпе? Дарла любит повторять: «Не занимай свою голову глупостями! Голова будет болеть! А мне потом перед твоим отцом отчитываться! Ну уж нет! Бегом спать!»
Дарла была очень посредственным человеком. Её интересы включали лишь хорошо заправленные постели и строгий регламент, который должен был соблюдаться после сигнала. Она мне не нравилась. С ней нельзя было поболтать о недавнем приступе истерии; случались они всё чаще, или просто посплетничать о том, что мне удалось увидеть на улице. Зато с ее сестрой мне всегда было интересно. Хотя она и была крудом, который совсем недавно прошел программу.
Дарла не надеялась на восстановление памяти у сестры, поэтому не стала даже пытаться ей рассказывать о прошлом. Дарла уговорила моего отца, и теперь её сестра Юлла работала у нас дома. Юлла была совсем молодой девушкой, когда у нее обнаружили симптомы истерии. Семья была не богата, постоянно проходить обследования они не могли позволить. Родным оставалось лишь ждать, когда Юлла дойдёт до ангоры. Когда наступает этап ангоры человека уже не вернуть. Поэтому зная это, Юлла не стала дожидаться своего часа. Она просто вышла из окна. Затем последовало внедрение её в программу. К счастью, семья смогла её выкупить, и им не пришлось расставаться. Некоторые оказываются не настолько удачливы.
