Потоп

(Шиза)

С Бальтазаром Неверро я познакомилась на аллее ростовского ботанического сада. Впрочем, по документам, он оказался никакой не Бальтазар Неверро, а Василий Никифорович Крякин. Хотя, все по порядку.

(художественная)

Проснувшись среди ночи, Василий Никифорович Крякин вдруг ни с того ни с сего вспомнил, что он Бальтазар Неверро. Он долго лежал, уставившись невидящим взглядом в скрывающийся в полутьме потолок. «Как же я позабыл, что я – Бальтазар Неверро», – никак не мог взять он в голову. От этого простого открытия ему стало легко и просторно на душе. Рядом похрапывала жена Крякина – Зинаида, работавшая медсестрой в районной больнице. Словно вершина крутого холма, вздымался над кроватью ее мощный, обширный зад, давно переставший волновать Крякина.

Мужчина сел на кровать и опустил поросшие редкой шерстью худые ноги в стоптанные пляжные сланцы, служившие Крякину комнатными тапками. Он внимательно осмотрел низкий потолок хрущевки, стулья из разных наборов с потертой обшивкой, большой стол, застеленный старой накрахмаленной скатертью, давно вышедший из моды сервант. Потом прошел в тесный коридор, заваленный стоптанной обувью, запнулся о тумбочку со сломанной ножкой. В полутьме угла, где провал в вешалке зиял, как вход в другие миры, что-то завозилось. Бальтазар Неверро резко схватил источник шума и поднес к глазам кошку Марту. Кошка, встретившись с глазами человека, жалобно мяукнула. Бальтазар Неверро разжал пальцы, животное глухо упало на пол и запряталось под покалеченную тумбочку.

Он тихо вышел на прохладную лестничную клетку, спустился во двор. Посмотрел на звезды, втянул ноздрями скользкий, прохладный воздух и легко выдохнул его.

«Ну, конечно же, Бальтазар Неверро!» – весело подумалось Крякину. Он же знал об этом всю свою жизнь, но никак не мог этого вспомнить до сих пор. После этого, успокоенный и одухотворенный, он вернулся в квартиру. Здесь воздух был другим: пропитанным дыханием, пищей, старой одеждой, мебелью и увядшими надеждами. Из этого моря запахов на него вдруг нахлынула волна ярости, залившая красной пеленой сознание. Взгляд Бальтазара Неверро забегал в полумраке в поисках опасности, пока он не остановился на скромном домашнем фикусе в цветочном горшке на подоконнике.

Когда утром Бальтазар Неверро вошел на кухню, за окном, словно белые флаги капитуляции перед социальной несправедливостью, полоскались на ветру мокрые простыни. Зинаида Крякина переругивалась с сыном – четырнадцатилетним Юркой. Предмет ожесточенного спора родительницы и питомца заключался в исчезнувших с подоконника в эту ночь комнатных цветах, заботливо лелеемых недополучавшей мужней заботы Зинаидой. Не обращая внимания на препирательства Крякиных, Бальтазар Неверро прошел к холодильнику и мрачно осмотрел его промерзшее чрево: ни тебе устриц, ни жареных рябчиков, ни гусиных паштетов и приятных взору гурмана темных бутылок с налипшей на них благородной плесенью винных погребов – ничего подобного там не было. Надо заметить, что в отличие от наших предков продвинутые современники питаются значительно хуже и скромнее. Словно объедки с чужого пиршества, холодильная камера хранила две насквозь замороженные ножки буша, на стенке притаился пяток яиц, а на нижней полке доживала свои дни трехлитровая банка с плесневелым огуречным рассолом.

Сделать выбор из весьма скромного набора продуктов было весьма просто. В итоге Бальтазар Неверро приготовил себе яичницу, растопив на сковороде последний оплывший пластик сливочного масла. От такого самовольства Зинаида пришла в неистовство, и гнев ее, до этого испытывавшийся на Юрке, обратился против супруга. Ее громоздкая фигура скалой нависла над мужем, спокойно и мрачно поедавшим со сковородки пять небольших оранжевых кружочков в белой пене яичного белка, которым по воле судьбы так и не довелось превратиться в цыплят.