Войны начинают,когда хотят,
а заканчивают -когдамогут.
Никколо Макиавелли
ЧАСТЬ 1.
ОБРЕЧЁННЫЕ.
Цвет заката был тёмно-синий.
Синие тени бежали по зелёному небу, тени росли.
Синий плащ подступающей ночи укутывал небо.
Красные тучи с боками в размашистых оранжевых
полосах ползли почти по самой земле, будто ящерицы песчаного
побережья; сонные, медлительные ящерицы с раздувшимися боками. Тучи
припадали к земле, прижимались к жёлтым холмам и белым цветущим
рощам. Тучи превращались в тяжёлый, густой, непроглядный вечерний
туман.
Только на короткое время, едва только вспыхнули
факелы у Храма Прощения, и серебристый искрящийся свет их отогнал
подступивший сумрак, стало немного светлее.
Но лишь немного, и на короткое время. Туман
оказался сильнее, и рождённый им сумрак поглотил свет, оставив от
него лишь смутные, расплывающиеся, будто тающие в воздушной влаге
белые блики.
Старый Энко поднёс ладони к губам и подышал на
них.
- Влажно, - прошептал он. - Здесь рядом океан.
Совсем близко.
Энко встал и подошёл к молодому ученику, что стоял
у ступеней лестницы, ведущей к нижней площадке Храма.
- Холодно, - сказал Энко.
Каэ подошёл к колонне, встал на ступеньку и,
подтянувшись, схватился за закреплённый в древнем платиновом
держателе факел.
- Не надо, - остановил его Энко.
Каэ замер.
Повернул голову, он с удивлением смотрел на
служителя Храма, словно желая удостовериться в том, что он, ученик
Храма Прощения, Каэ Денкис, правильно понял своего учителя.
- Да, так, - подтвердил Энко.
- Факел согреет, - не слишком уверенно произнёс
Каэ.
Не слишком уверенно - не потому, что сомневался в
храмовом факеле (нет, его огонь никогда не подводил!), а, скорее,
потому, что только сейчас он понял, что поведение учителя сегодня
не такое, как обычно.
Долгие паузы между словами, замкнутость, странная
отрешённость от всего, даже от общения с учеником, некоторая
путаность речи (или, быть может, сознательная её незавершённость?),
застывающий в гипнотической неподвижности взгляд, нарочито
замедленные жесты - всё это было необычным для учителя Энко, обычно
такого живого, подвижного, вовлечённого в беседу с учениками.
И, поняв это, Каэ начал сомневаться в себе, в своей
способности понять учителя, понять то, что от него требуется, чего
на самом деле ждёт от него учитель.
- Согреет, - сказал Энко. - Это древний факел. Даже
более древний, чем Храм. Тебя не удивляет, Каэ?
Ученик отошёл от колонны. На шаг.
Теперь он стоял рядом с учителем.
- Удивляет?
- Да, удивляет, - повторил Энко. - Здесь всё такое
старое. Храм, лестницы, каменные площадки, вырубленные нашими
предками в скалах террасы. Факелы служили ещё прадедам тех, кто
построил Храм. Наши книги не в воздухе горят зелёными и красными
знаками, а написаны по старинке, на плоских гранях кристаллов.
Здесь всё такое... древнее. Что уж говорить о камнях и книгах, если
даже самое юное дерево в храмовом саду старше меня лет на пятьсот.
А ты... ты молод, Каэ. Если ты благополучно завершишь обучение в
Храме и сдашь эти... Бог, Творец мой и защитник, забыл ведь!
И Энко в смущении и досаде хлопнул себя ладонью по
лбу.
- Экзамены в Школе Исследователей, - подсказал
Каэ.
- Да, да, - прошептал Энко. - Вот ведь голова у
меня... Она ведь тоже древняя, Каэ. Так много я в неё сложил: книг,
встреч, людей, событий... Так много, что свободного места для новых
знаний уже не хватает. Вот ведь досада какая! Никак не привыкну к
этим новым словам.
"А Школе лет сто, не меньше" мысленно отметил
Каэ.
И усмехнулся с неизжитой ещё, несмотря на женитьбу,
недавнее рождение сына и полученную уже в Школе квалификацию
младшего исследователя, юношеской иронией.
