Ночь медленно опускалась на землю, словно безмолвный вестник грядущей беды. Мёртвые звёзды мерцали на тёмном небосводе, их тусклый свет напоминал осколки забытых клинков – холодных, безжизненных, утерянных во тьме времён.
Над безграничными равнинами Аэрнеля, где взгляд легко терялся в бесконечности, струились Потоки эфира – извечные ленты магической энергии, искрящиеся и живые. Они извивались в воздухе, подобно змеям, тая в себе эхо древних знаний и вековых тайн. Их сияние, алое, словно кровь, переплеталось с тенями, похожими на шрамы, оставленные в небе войнами забытых богов.
Они мерцали, дрожащие и зыбкие, растворяясь в ночи, что, подобно живому существу, впитывала в себя их блеск. В этом мраке ещё можно было ощутить неуловимое присутствие давно угасших сил, будто сама вечность хранила воспоминания о тех, кто некогда правил этим миром.
Ветер, словно древний страж, шептал забытую мелодию, исчезая на мгновение в пустоте, прежде чем вновь пробежаться по травам, вздымая их в безумном, хаотичном танце. Его дыхание было тихим, почти неуловимым – как предостережение, как шёпот из мира, что давно канул в небытие. Он играл с растительностью, тревожа её, будто сам воздух пытался предостеречь этот мир от чего-то зловещего, уже готового обрушиться на него.
На вершине холма, утопая в ночной тени, стояла фигура, закутанная в тёмную мантию. Она казалась неотъемлемой частью этого места, словно сама природа, обняв её, укрыла от чужих глаз. Материя одежды мягко колыхалась на ветру, подобно забытому шёлку далёких эпох, пропитанному тенью времени.
Он не принадлежал этому миру – по крайней мере, не в физическом смысле. С каждым его шагом ночь становилась глубже, а природа замирала, будто земля, содрогаясь, задерживала дыхание, наблюдая за тем, кто осмелился ступить в её пределы. В этом мгновении не было звуков, лишь безмолвное напряжение, которое сгустилось вокруг, как сама тьма.
Перед ним, на мягко дрожащей земле, покоился клинок – меч «Поющий». Его рукоять была инкрустирована тёмными кристаллами, впитывающими свет, словно живые существа, что пьют саму сущность мира, а затем, нехотя, отдают её обратно, наполняя воздух призрачной мелодией. Этот звук, тонкий и едва уловимый, нёс в себе печаль ушедшего времени, напоминание о том, что было забыто. Но в его переливах таилась и иная сила – непостижимая, могущественная, способная расколоть саму ткань мироздания, стоит лишь дерзнуть коснуться лезвия.
В этой песне звучала не только скорбь, но и обещание. Обещание власти, заключённой в стали, меча, который был не просто оружием – он был проклятием, наследием эпохи, когда мир ещё не знал предательства, а клинки сами писали историю.
Мантия незнакомца вздрогнула, словно ткань, ставшая единым целым с миром. Воздух замер, а ветер, казалось, на мгновение утратил свой голос, подчиняясь его присутствию. Даже земля, недвижимая и древняя, будто прислушалась к тому, кто пришёл из самой бездны.
Он поднял ладонь, и Потоки эфира, извивающиеся в небесах, собрались в единый световой поток, пролившись на древние руны, высеченные на его коже. Эти символы были не просто знаками – они жили, дышали, несли в себе древнюю магию и затаённый ужас минувших веков. Каждая руна пульсировала слабым, но неугасимым светом, напоминая дремлющих стражей, готовых проснуться. Они не просто излучали сияние – они шептали, тихо, почти нежно, древние слова, забытые миром, но вплетённые в сам воздух. И с каждым мгновением эти шёпоты становились громче, заполняя пространство болью, пережитой за века, и силой, которая никогда не умирала.
Когда он заговорил, его голос прорезал тишину – низкий, хриплый, словно камень, скользящий по дну бездны. Его слова не были просто речью – они звучали, как пророчество, затмевающее само небо. Они разлетелись в воздухе, словно последние слова умирающего мира, наполненные печатью неизбежности:
