Весна выдалась ранняя. В начале апреля солнце так разбаловалось, что растопило весь снег в городе, превратив его в огромные лужи.
Софья Степановна готовилась к свадьбе дочери. Готовность сводилась к разговорам с Маней о том, что лучше подать на стол, остальное делала Наташа и Женя: Наташа одевала, а Женя всё оплачивал.
Кафе тёти Мани закрыли для посетителей уже сегодня, в четверг, чтобы успеть до пятницы украсить зал, как полагается.
Софья сидела за своим любимым столиком, наблюдая, как ловко приглашенные работники передвигают столы, стелют скатерти и расставляют цветы.
Всем здесь было не до Софьи, и её столик в дальнем углу для банкета никто использовать не собирался. Она задумалась и начала вспоминать, как в конце сентября в этом зале прошла её собственная свадьба. Тогда пришлось попросила Женю не устраивать особого торжества, а собрать у Мани лишь самых близких людей. Он согласился, хотя скромно не получилось. Особенно, когда профессор изрядно перебрал с коньяком и произнёс тост, который Софье трудно забыть.
Он попросил всех замолчать и сказал: – Дорогая София, я вас люблю и буду любить, хоть вы сто раз выйдете замуж. Счастья вам я, конечно, желаю, но не забывайте, что если вы его потеряете, то я помогу найти. Так и знайте, что я буду за вами следить.
Вадим бросился успокаивать профессора, но тот и не сопротивлялся. Дальше сидел тихо и ничего больше не говорил.
Всю зиму Софья прожила в доме, стоявшем напротив музея. К квартире она привыкла, будто жила там много лет. В своём старом доме она побывала лишь ещё один раз, забрав только три картины и бабушкино зеркало. Две из них ей подарили очень давно и ещё ту, которую нарисовала Лиза. Из одежды она взяла только бежевое платье с плиссированной юбкой, подаренное Наташей на день рождения. В нём она и в загс пошла и на свадебный банкет.
Женя сильно нервничал, желая сделать что-то особенное, но Софья его успокоила, отказавшись и от свадебного путешествия.
В октябре из Москвы приехали специалисты, и в музее начались преобразование, от которых Софье порой становилось страшно. Начались они со второго этажа: убрали часть перегородок, превратив весь этаж в один большой зал. Теперь там стало очень светло, посуда и мебель поблёскивали под лучами восходящего солнца, будто оживая. Остальные экспонаты унесли на склад. Чтобы переделать первый этаж с мебелью и одеждой, пришлось снимать отдельное помещение и вывозить всё туда на три месяца.
Зато в зале появился большой экран, паркет полностью заменили, да и потолки пришлось обновить. Открылся музей только в феврале. Теперь он превратился в то место в городе, где можно было попить кофе или чай, сидя на удобных диванчиках, посмотреть фильм о Предместье. Фильм тоже делали в Москве, и не всё в нём Софье Степановне нравилось.
Изменения директора музея устраивали, но она скучала по старым тёмным залам и тесноте экспозиции. Ворчать было не на кого – сама всё это затеяла.
Муж часто не приезжал домой ночевать, иногда даже неделями Софья его не видела. Архитекторы заканчивали проект нового музейного комплекса, а Женя старался заработать побольше денег на начало большого строительства. Заканчивали делать и проект нового дома для самой Софьи.
– Сонька, не хандри, – успокаивал муж Софью, – что ты прицепилась ко всему старому, ничего ведь не выбросили, всё переедет в новый музей.
– Да понимаю я, Жень, что так лучше, но душа болит. От посетителей теперь отбою нет, ещё и приезжать стали всё чаще, но дух старины уходит.
– Вы, музейщики, одержимы духами. Их-то спросили, духов, что им от нас надо?
