В течение многих лет как минимум раз в неделю я вхожу в аудиторию в качестве университетского преподавателя. В последнее время это частенько происходило онлайн, и физически в аудиторию, к моему большому сожалению, входить не приходилось, но регулярная преподавательская практика никогда не прекращалась.
В итоге систематически я преподаю уже более 40 лет. Впервые начал вести семинары еще на втором курсе университета в экономико-математической школе МГУ им. М.В. Ломоносова, когда мои подопечные (старшеклассники) были моложе меня лишь на 2–3 года. На первом году аспирантуры в знак «особого доверия» получил уже полноценный лекционный курс с приемом итоговых экзаменов. Это был рабфак, подготовительное отделение для поступающих с трудовым или армейским стажем, где студенты тоже не сильно отличались от меня по возрасту.
С тех пор я преподавал постоянно, при условии, что находился в Москве, не пропуская ни одного семестра, хотя давно уже мог бы этого не делать. И на первый взгляд, все идет благополучно, я и сейчас комфортно чувствую себя в аудитории и вроде бы считаюсь успешным педагогом. За 11 лет меня девять раз выбирали «Лучшим преподавателем» студенты или выпускники департамента социологии, где я читаю лекции и веду семинары. Добавлю, что в нашем университете прекрасные студенты. И, казалось бы, что еще надо? Однако в какой-то момент (примерно в середине 2010-х годов) я почувствовал: «что-то пошло не так». С годами это поначалу смутное ощущение укреплялось. И общение с коллегами его только усиливало.
Какие-то сомнения в том, что ты делаешь, появлялись и раньше. И каждый год перед началом очередного курса я, как правило, что-то в нем переделывал, вносил какие-то коррективы – менял организацию курса, формы подачи и обсуждения материала, вводил новые темы. Всегда хочется какие-то вещи улучшить, и в этом нет ничего удивительного. Но в определенный момент возникло понимание некоего перелома, сначала не очень различимого, а затем все более ясного. Конечно, с годами неуклонно увеличивалась возрастная дистанция со студентами, уходя все дальше от былой двух-трехлетней разницы. Но дело было явно не только в возрасте как таковом, а в том, что пришли новые поколения студентов, молодых миллениалов, а за ними зумеров, которые оказались другими, разительно отличаясь от своих чуть более старших предшественников. Возникло интуитивное ощущение, что их жизнь устроена иначе, что их интересы шире и неопределеннее, чем мы привыкли, что они хотят всего и сразу, причем хотят этого в готовом и упакованном виде – с инструкцией по применению. Они ожидают быстрых эффектов, не обязательно материальных, но материальных желательно тоже. Их пристрастия меняются чаще, чем мы бы хотели. В общем, я обнаружил, что все меньше понимаю мотивацию студентов (причем лучших студентов). А если ты не понимаешь мотивацию контрагента, ты не понимаешь главного. И возникает неприятный вопрос: как в этом случае преподавать?
Мои попытки понять это молодое поколение привели к написанию книги о миллениалах, которая нашла широкий отклик, как восторженный, так и критический [Радаев, 2020а]. Я почувствовал, что не я один столкнулся с новыми проблемами. А пока мы пытались разобраться с поведением и мотивацией миллениалов, в университет начало вливаться новое, еще более молодое поколение Z, которое сначала по аналогии называли центиниалами, а вскоре упростили до «зумеров». Но как их ни называй, проблемы, похоже, усиливаются.
