Ночь была теплой, как бокал дорогого виски, разлитого по льду воспоминаний. Город ангелов, сияющий огнями и ложью, не спал – Голливуд жил своей жизнью: притворной, вульгарной, прекрасной.
Детектив Джек Харпер стоял у входа в особняк на Голливудских холмах, который до недавнего времени был символом нового восхождения кинозвезды Изабель Монро. Сейчас он был закутан в желтую ленту полиции, и каждый его угол пропитан напряжением, как пауза перед финальной репликой.
– Тело обнаружила домработница, – сказал офицер в форме, подавая Джеку блокнот с краткой сводкой. – По предварительным данным, смерть наступила около двух часов назад.
Джек шагнул через порог. Внутри всё было слишком идеально – будто сама сцена была подстроена. На лестнице, обитой красным ковром, валялась золотистая туфелька на каблуке, как в неоновом кошмаре Золушки. В воздухе висел тонкий аромат дорогих духов и… крови.
Изабель Монро лежала в гостиной – мраморный пол казался ледяным алтарем. Её белокурые волосы растеклись вокруг головы, как нимб, губы были чуть приоткрыты, будто она собиралась произнести последнюю реплику.
Джек присел рядом. Он видел мертвецов. Много. Но в этой сцене было что-то по-настоящему неправильное. Не страх, не ужас – трагедия. Красивая, как весь Голливуд, и такая же пустая внутри.
– На теле нет следов борьбы, – сообщила судмедэксперт, сдержанно отводя взгляд от лица девушки. – Но есть синяк на запястье. Возможно, удерживали. Токсикология даст больше.
Джек встал и медленно прошелся по комнате. На стеклянном журнальном столике стоял бокал с остатками шампанского. Камера лежала на кресле, объектив направлен в сторону камина. Он поднял её – плёнка внутри. Интересно. Старомодно. А значит – важно.
– Кто последний видел её живой?
– Согласно показаниям шофёра, вечером она вернулась с киностудии. Потом приехала ее подруга – актриса Кора Беннетт. Они якобы выпили бокал вина и та ушла около десяти вечера.
– Якобы?
– Кора говорит, Изабель выглядела уставшей, неразговорчивой. Но, по словам соседей, в одиннадцать был слышен громкий разговор. Женский голос. Крик. Потом – тишина.
Джек хмыкнул. Уже лгут. Значит, врут не только в кино.
Он подошёл к камину. На мраморной полке стояла фотография: Изабель с каким-то мужчиной – смуглый, ухоженный, в дорогом костюме. Внизу подпись: «Для Блейка. Навсегда». Сердце, дата.
– Узнай, кто этот Блейк, – бросил он помощнику. – И достаньте записи с камер у ворот. Кто приходил, кто уходил.
На улице становилось прохладно. Джек закурил. Сигарета горела медленно, словно время, застывшее в этом доме. Он думал о глазах Изабель. Не стеклянных, не выцветших – а полных какой-то невысказанной просьбы. Будто смерть застала её на полуслове.
Именно это тревожило больше всего.
Джек докурил и бросил окурок в урну у калитки. Слишком рано для выводов, слишком поздно для того, чтобы спасти кого-то. Убийство на глазах у целого города, который смотрит, но ничего не видит. Он уже знал, что это дело затянет его глубже, чем хотелось бы. Глубже, чем допустимо.
Вернувшись в дом, он направился наверх. Комната Изабель была на втором этаже. Широкая кровать, покрытая шелковым бельём цвета шампанского, в углу – трюмо с ярко освещённым зеркалом, засыпанное косметикой, записками, флаконами. Всё выглядело… слишком подготовленным. Как будто смерть наступила во время генеральной репетиции, а не спонтанно.
Он провёл пальцем по деревянной раме зеркала. Пыль. Значит, сюда давно никто не прикасался. Но зеркало было чистым – значит, кто-то вытирал. Странно. В ящике трюмо – пачка писем, аккуратно перевязанных лентой. Почерк женский, изысканный. Он достал одно.
