Найти в человеке человека
В один год жизнь моя как бы надломилась… Впереди холодная, одинокая старость и падучая болезнь моя.
А.М. Достоевскому. 29 июля 1864 г.
15 апреля 1864 года[1] в Москве скончалась Мария Дмитриевна Исаева (Достоевская), жена писателя. На следующий день Д. записывает: «Маша лежит на столе. Увижусь ли с Машей? Возлюбить человека как самого себя, по заповеди Христовой, – невозможно. Закон личности на земле связывает. Я препятствует. Один Христос мог, но Христос был вековечный от века идеал, к которому стремится и по закону природы должен стремиться человек. Между тем после появления Христа как идеала человека во плоти стало ясно как день, что высочайшее, последнее развитие личности именно и должно дойти до того (в самом конце развития, в самом пункте достижения цели), чтоб человек нашел, сознал и всей силой своей природы убедился, что высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности, из полноты развития своего я, – это как бы уничтожить это я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно. И это величайшее счастие»[2]. Пройдет семнадцать лет, и на могильной плите на кладбище Александро-Невской лавры появится евангельский стих: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12:24).
10 июля того же года умирает Михаил Михайлович Достоевский, старший брат писателя. «И вот я остался вдруг один, и стало мне просто страшно. Вся жизнь переломилась разом надвое <…> мне не для чего оставалось жить <…> Я тут в первый раз почувствовал, что их некем заменить, что я их только и любил на свете и что новой любви не только не наживешь, да и не надо наживать. Стало вокруг меня холодно и пустынно»[3]. Д. принимает на себя все долги брата и долги по журналу. «Семейство его осталось буквально без всяких средств… Я у них остался единой надеждой, и они все – и вдова, и дети – сбились в кучу около меня, ожидая спасения… Мог ли я их оставить?»[4]
С этих пор началось мучительное преследование Достоевского кредиторами, авторами журнала «Эпоха», не получившими заработанного гонорара, ростовщиками, у которых он закладывал свои вещи, чтобы расплатиться с самыми экстренными долгами… Он пишет А.Е. Врангелю (31 марта – 14 апреля 1865 г.): «Теперь мы не можем, за неимением денег, издавать журнал далее и должны объявить временное банкротство, а на мне, кроме того, до 10 000 вексельного долгу и 5000 на честное слово. <…> О друг мой, я охотно бы пошел опять в каторгу на столько же лет, чтоб только уплатить долги и почувствовать себя опять свободным. Теперь опять начну писать роман из-под палки, то есть из нужды, наскоро. Он выйдет эффектен, но того ли мне надобно! Работа из нужды, из денег задавила и съела меня». Д. просит взаймы у всех, у кого можно, и, как сказал бы Мармеладов, «безнадежно»: у Тургенева и Врангеля, священника Янышева и Ап. Сусловой; роман, о котором он сообщает Врангелю, – это «Пьяненькие».
В начале июня 1865 года он предлагает редактору «Санкт-Петербургских ведомостей» В.Ф. Коршу будущий роман и просит 150 рублей за печатный лист, надеясь получить аванс. Корш отвечает: «Милостивый государь Федор Михайлович. Долгом считаю благодарить Вас за желание поместить Ваш будущий роман в конце текущего года в “С.Петербургских ведомостях”. Само собою разумеется, что я воспользуюсь этим желанием, если только роман будет отвечать газетным требованиям, которые, как Вам известно, не всегда совпадают с требованиями толстых месячных журналов. В случае помещения Вашего романа на страницах “С.Петербургских ведомостей” я готов, согласно Вашему назначению, высылать плату за него по 150 р. за печатный лист, к Вашим родственницам в Москву»
