В магнитоле Розенбаум пел про охоту, и про то, чему его учили отец с матерью.
Я посмотрел в зеркало заднего вида. Так и есть, дед задремал, значит можно сделать потише. Но, только моя рука коснулась регулировки звука на магнитоле, как глаза, некогда бывшие, как и у меня ярко-голубыми, а теперь тусклыми, почти белыми, открылись.
– Ромка, только тронь, получишь палкой по хребту, – сообщил дед и показал мне палку, на которую уже лет пять, как опирался при ходьбе. Ранение, полученное еще на войне, догнало его уже сейчас, и осколок, застрявший где-то в ноге, давал о себе знать все чаще и чаще.
– Ты же спал, – возмущенно ответил я, но руку от магнитолы убрал.
– Я песней наслаждался. Пе-с-ней. Это не то, что вы сейчас слушаете, про задницы и муси-пуси, сиси-писи с джага-джагами. Тьфу, срамота, – я промолчал. Объяснять ему, что я не слушаю никакие джаги-джаги бесполезное занятие. Упрямый старый пень как вобьет себе в башку что-то, то хоть убейся, но никак не переубедишь. – Роман, мы ничего не забыли?
– Нет, дед, ничего мы не забыли. – Я это повторял уже стопятьсотый раз и мне, если честно, слегка надоело.
– Ты себе разрешение делаешь? Как вернемся, так сразу ружье на себя начнешь оформлять. Все, последний раз еду, отохотился старый хрыч. Помирать скоро. Жалко будет ружье, боевое оно у меня. – Это точно. Ружьё у деда зачётное. Подарено едва ли не самим Василевским. Принадлежало какому-то барону и было взято в качестве трофея. Вроде в сталь, из которой ствол сделан, даже серебро вплетено. Немного, но коррозию металла предотвращает. Как? Понятия не имею, я не металлург, в конце концов, в таких вещах разбираюсь слабо.
– Ты себя раньше времени не хорони, еще на наших похоронах простудишься, – заявил я, снова посмотрев в зеркало, чтобы увидеть покрытое морщинами лицо. Смерть бабушки два года назад сильно его подкосила, но все равно в свои восемьдесят дед еще оставался вполне крепким стариком, в своем уме и твердой памяти.
– Ну, это мы посмотрим. Если гонять, как кобель, с цепи сорвавшийся, течную суку почуяв, не будешь, глядишь, бог милует, и не побываю раньше срока на твоих похоронах, – я в ответ только поморщился. Снова старые песни о главном, и не надоедает же. – Ты на хрена академию бросил?
– Не всем же в нашей семье офицерами быть, кто-то должен и раздолбаем остаться, – буркнул я, сворачивая с шоссе на проселочную дорогу.
– Да уж, раздолбай ты и есть, – дед покачал головой и отвернулся к окну, за которым поплыла деревня, в которой он родился и провел всю свою юность.
Честно говоря, я до смерти не хотел ехать на эту долбанную охоту. Терпеть не могу открытия. А тут даже не с друзьями водку пить и из веников стрелять, а с пенсионером ночь коротать, а потом еще и утрянку стоять. Но отец приказал деда отвезти, значит, Рома собрал вещи, оформил путевки и поехал. А куда деваться, меня и так после финта с академией могут в любой момент без содержания оставить. Да и деда, как-никак, обижать не охота.
Отец мой в свое время основал бизнес вместе с друзьями – бывшими офицерами. Армейская выучка и пройденные горячие точки позволили им дать серьезный отпор бандитам, а корки ветеранов, к которым присовокупил свою корку ветерана Великой Отечественной дед, дали укорот госструктурам, которые в те лихие времена не слишком от бандитов отличались. Так что они выстояли, развились, и я, хоть и родился в восьмидесятых, но вполне мог назвать себя мажором.
Мог бы, вот только не в своей семье. Суворовское училище, военное училище, армия, а потом академия генштаба – это был тот минимум, который мне расписали мои отец с дедом. На академии я все-таки сломался. Ну, не моё это – форму носить, не моё. С тех пор у нас идет позиционная война, которая непонятно чем в итоге закончится.
