– Сдал? – донесся из соседней туалетной кабинки голос моего сокурсника Аликбека.
– Не-а, – буркнул я, тупо разглядывая одну и ту же попадающуюся на глаза надпись. На дворе конец века, а люди все ещё пишут маркерами на стенах общественных уборных!
–Да чего там физику не сдать?! – возмутился приглушенный пластиковой перегородкой голос.
– «Босс» меня дискриминирует, – пытаясь застегнуть джинсы одной рукой, буркнул я, – потому что гомофоб.
– НАГЛАЯ ЛОЖЬ! – раздалось с другой стороны. Я подскочил от неожиданности.
Боз Орашевич, мой преподаватель по физике, которого все зовут «Босс» не только за созвучное имя, дожидался меня у зеркала. Аккуратный и невысокий, он внимательно разглядывал себя в огромном зеркале. Как и многие таджики, он выглядел так, что невозможно было определить его возраст. В меру глубокие морщины у него уже появились, но было их немного. А седых волос вообще не наблюдалось. Профессор достал из нагрудного кармана маленькую расческу, провел по волосам и, придирчиво оглядев себя в последний раз, повернулся ко мне.
–Вы не можете сдать зачет, – спокойно сообщил Босс, – потому что вы, Владимир Ильич, имбецил. И ваши родители тут совершенно ни при чем. Даже вы должны это понимать.
– Просто я гуманитарий, – я тоже подошел и притулился рядом.
– Так и поступали бы на геофак, – развел руками Босс.– Зачем вы мучаете себя, меня и ваших УВАЖАЕМЫХ родителей? Что навело вас на мысль, что вы должны стать историком? Это же адский труд! Нужен определенный склад ума, если вы не готовы осесть на веки вечные где-нибудь в провинциальном архиве. Тут и физика, и высшая математика. И сопромат. А вы, извините, с первого курса по моему предмету филоните. Чтением книг можно было обойтись раньше, лет эдак сто назад.
– Я ему помогу, – к зеркалу с другой стороны подошел Аликбек, – это ж физика! Там же все на поверхности!
– А на работу вы вместе устроитесь? – сурово осведомился Босс, – будете за своего друга на кнопки нажимать. И на «точку» с ним пойдете?
Мой приятель потупился. Как и все «восточные» парни, он уважал стариков, профессоров и правила. Хоть и родился в Питере, и даже родители его, узбеки по национальности, тоже были коренными жителями культурной столицы. Я у них дома редко бываю. Они меня не то, чтобы не любят. Просто относятся с осторожностью. Но дружить со мной сыну не запретили. Что ни говори, а родаки у Альки вежливые, терпимые и очень добрые люди.
На самом деле Босс любит студентов. Как преподавателю ему цены нет. Но он человек старой закалки. Начинал работать, когда ещё седьмой айфон был в моде, где-то в начале века. Трудился в каком-то американском институте, говорят, даже самого Хокинга застал. Так что ему есть, с кем меня сравнить. И сам он по всем показателям гений, даже с какой-то маньякальной шизой и официальным диагнозом. Кажется, что он ненавидит именно меня, но на самом деле Босс всех считает имбецилами. И в чем-то он прав. Чтобы работать на «аппарате времени Хокинга», ходить в прошлое, безнаказанно перекладывать там предметы и давить бабочек, нужно не просто знать физику. Там дышать нужно по секундомеру.
– Ну, вот что, – Босс тяжело вздохнул и вручил мне белую пластиковую «входную» карточку, – две недели вам на подготовку. Берите в помощь кого хотите и учите. Учите БЕЗОСТОНОВОЧНО!!! На совесть. Чтобы я вас ночью разбудил и вы мне без посторонней помощи объяснили, как работает «аппарат Хокинга». Вы меня поняли?
Мы с Алькой неистово закивали.
Давайте знакомиться. Зовут меня Владимир Ильич Захаров. Я студент-историк. Учусь в Питерском государственном универе на истфаке. Ну, учусь, это громко сказано. Я стараюсь изо всех сил. Не сплю ночами, зубрю и надрываюсь. Это Аликбек «учится». Вечером лекции перечитал, и наутро уже в реакторе без подсказки ковыряется. А я не учусь, я вкалываю. Хотя, возможно, причина всему моя трудоголия. «Папочка» меня всегда так утешает. Я везде выкладываюсь. В детском саду, в школе, в институте и в спортзале. Встаю рано, ложусь поздно. И чтобы чувствовать себя хорошо, мне все время нужно быть чем-то занятым. Выходные меня не то чтобы не интересуют. Просто я чувствую острую потерю времени, когда ничего не делаю.
