Ночь обещала быть длинной и беспокойной: Ленчик, уже ставший счастливым обладателем двух нижних зубов, во весь голос объявлял о приближении верхней симметричной пары. Природа славно позаботилась о борьбе и единстве противоположностей, дав родителям счастливую возможность наблюдать, как растет их малыш, правда, осложнив это бессонными ночами.
Светлана и Ярослав по очереди вскакивали с постели, устремляясь к Ленчику, едва тот начинал возиться и плакать. Малышу, как и родителям, очень трудно объяснить, что от этой боли не умирают, что боль эта естественна и правильна. Но удивительнее всего то, что родителям объяснить труднее, чем детям. Эту боль они, позабыв о том, что в третий раз зубам их никак не появиться, готовы взять на себя и страдать за ребенка.
– Это он сейчас что сделал? – подняв голову, тревожно спросил Слава. – Застонал?
– Это ты повернулся, и кровать скрипнула, – объяснила Светлана. – Спи, тебе рано вставать. – Когда в кромешной тьме комнаты наступила тишина, она вздохнула и тихо спросила: – Неужели это все закончилось?..
– Как же, – пробормотал Корсак, заворачиваясь в одеяло, как в кокон. – Врач сказал, это теперь до полного прорезывания. Потом пойдут опять нижние, после – верхние, и так – до полного комплекта… Тридцать два. А потом снова начнут по одному выпадать. Ты знаешь, есть предложение… – вдруг вскинулся он, и даже в темноте явственно чувствовался рационализм его энтузиазма. – Как насчет того, чтобы нести вахту посменно? Сейчас который час?
– Четверть третьего, но я не об этом.
– В смысле? – не понял Корсак.
– Я не это имела в виду, когда спрашивала, закончилось ли все это.
Окончательно запутавшийся в полусонных ночных мыслях Корсак зевнул, хрустнув десятки раз выбитой на тренировках и в реальных драках челюстью, и попросил жену объясниться.
– Ты помнишь тридцать седьмой?
– Я его очень хорошо помню, – резко ответил Ярослав, и на комнату от этих слов словно опустилось ледяное покрывало.
– Вот я и спрашиваю – закончилось ли все это? В конце концов, Слава, не может же это продолжаться вечно… – Светлана шептала едва слышно. Голос Корсака напугал ее. Ленька завозился в кроватке, а Света ткнула мужа кулаком в бок. – Из этого страшного времени я вынесла только воспоминания о реве моторов машин, подъезжающих к домам, плач за окном, крики и хлопанье дверок автомобилей, в которых усаживали людей. Боже мой… Я не так боялась войны, как этих воспоминаний. Но, наверное, так было нужно, правда? Враги окружали нас, и товарищ Сталин нас спасал. Ты тоже так думаешь, милый? Это ведь не может повториться? – Она задавала вопросы, и свистящий шепот ее резал воздух, как опасная бритва. Он проходил по сердцу Корсака и мешал ему сосредоточиться. – Сейчас этого быть уже не может. Мы победили, и кто знает, выиграли бы мы эту войну, не устрани Сталин всех наших врагов. Ты тоже так думаешь, Слава?
– Конечно, – через силу подтвердил Корсак, ничуть не сомневаясь, что думает он по-другому. – С нами все будет хорошо, Ленчик вырастет и будет играть в ЦДКА нападающим. Ты хочешь, чтобы наш мальчуган играл в хоккей?
– А там дерутся?
– Что ты, что ты!..
– Тихо!..
– Там играют с шайбой. Ловкость рук и ног, защитные шлемы, щитки… Так, значит, ты первая дежуришь?
Светлана шутливо шлепнула мужа по лбу ладошкой и развернулась к сыну. У окна, в резной кроватке, купленной Славой на рынке, спал их сын. Шел первый год его жизни и одна тысяча девятьсот сорок шестой от Рождества Христова…
Корсак почувствовал, что в дверь раздастся стук за несколько мгновений до того, как это случилось. Привычка чувствовать приближающегося врага, выработанная за годы, дала о себе знать безошибочно. Кто-то за дверью только еще поднимал руку, чтобы нарушить покой квартиры, а Слава уже откидывал одеяло и опускал на холодный пол ноги.
