Ну и мерзкая же
погодка. Льёт весь день как из ведра, холодрыга, ветер всё юбку норовит
задрать, словно наклюкавшийся клиент в заведении Малыша. Пожрал от души, залил
щедро сверху кислым ячменным пивом, да глазки и замаслились – поозорничать бы,
прежде чем завалиться на боковую. Да-да, я про тебя, ветрище, чем ты сейчас
лучше? Чего присмирел? Понял, что не на ту позарился? То-то.
И угораздило же
именно сегодня вырядиться фифой… Подол у коричневой шерстяной юбки вымок до
самых колен и теперь лип к ногам тяжёлой мокрой тряпкой. Ботиночки на шатком
низком каблучке сдались ещё в обед: подмётка у левого грозила вот-вот
оторваться, а хлюпало в обоих уже давно. Ну так разве этакую дрянь за три койна
приличный обувщик станет вощить да подошву клеить толком? В этой паре на все три
монеты только и есть, что модный фасон, слизанный со столичных новинок.
Горничные с камеристками ведь тоже пощеголять хотят.
Что там сверху
творилось – даже думать не хотелось. За плащ не переживала, он у меня хороший,
с особой пропиткой – единственное, что из привычных мне вещей напялила. Зато
соломенная шляпка с бумажными цветами наверняка раскисла. Коса тяжёлая, аж голову
назад тащит. Выжать бы, а то, боюсь, не сдюжит, отвалится. Не голова, нет.
И народ сегодня под
стать погоде: хмурый, неразговорчивый. Во фруктовой лавке всего парой слухов
разжилась, и это у говорливой-то Ноймы, которая сама все сплетни словно
магнитом притягивает! Вот и стоило ради того рядиться… И работу не сделала, и
вымокла как псина подзаборная.
Ничего, вот
доберусь до дома, а там и в сухое переодеться можно. А, главное, в привычное.
Нет, мужики, конечно, те ещё… Умудрились же на заре времён разобрать всё самое удобное:
штаны, сапоги да свободные рубахи. А женщинам только и осталось, что громоздкие
юбки, корсеты да каблуки. Шляпки ещё. Вот сами и ходили бы в юбках! Тем более
что каждому второму эти самые штаны время от времени настолько тесны
становятся, что так и норовят поскорее расстегнуть. Будто я не знаю, что у них
там между ног болтается и ходить в этих самых штанах мешает…
Ой, ладно. Ещё полчасика
можно потерпеть дурацкий наряд. Вот и заведение Малыша рядом, а у него сегодня рыбный
суп, даже дождь запах перебить не может. А вот дома ничего съедобного не жди,
потому что мамка Трефа с утра до одури за потрошки торговалась на базаре, а
требуху правильно готовить она отродясь не умела… А есть то хочется.
К Малышу ввалилась,
щедро залив порог потоками воды. Хозяин сам восседал за стойкой и человек с ним
незнакомый решил бы, что Малыша прозвали так в шутку. Голова у него была
огромная, шея бычья, да и ручищи под стать. Умел он производить первое
впечатление. Только вот пониже затёртой столешницы пряталось и остальное тулово
– хлипкое, детское. Ходить то Малыш ходил, да только недалеко и с неохотой.
Болезнь с ним какая-то в детстве приключилась, что нижняя часть тела так и
осталась недоразвитой. Оттого и Малыш, что даже мне, невеликой птице, он и до
пояса в полный рост не доставал.
– Привет, Малыш.
Накормишь горяченьким? – мне бояться или церемониться не нужно: своя.
Малыш окинул
недоверчивым взглядом побитую дождём шляпку, толстую тёмную косу, юбку,
облепившую бёдра, модные остроносые ботиночки.
– Ветерок, ты, что
ль? Лопни мои глаза… Баба, ей-богу! Да ведь ладная какая баба! – вылупился он
на меня во все свои бесцветные зенки.
– Работа, – коротко
пояснила я. И добавила, чтобы не мешкал. – А глазки свои бездонные и бесстыжие всё-таки
на место прибери. Не приведи Тот, Кто Ещё Ниже, действительно лопнут.
Малыш опомнился.
Глаза у него были бледно-голубые, почти прозрачные. Бездонные, так и есть.
Только смыслов в это слово я вложила два, и Малыш как раз понял нужный.
