Пустыни Южного Туркестана. Кто никогда не бывал здесь, тот не оценит их оглушающей разум огромности, космического безбрежия, с которым не сравнится безбрежие самого большого из земных океанов. Иногда кажется, что они втягивают в себя живое, как пылинку, чтобы иссушить, превратить в лишенную влаги оболочку и смешать ее с красно-желтыми песками.
Но это впечатление обманчиво. Пустыня не лишена жизни и не так уж безжалостна к своим обитателям. Вот столбиком застыл тушканчик – привстав на задних лапках, он настороженно крутит головой, попискивает и совсем по-детски шмыгает носом. Недалеко от него под верблюжью колючку юркнула ящерица-круглоголовка, а чуть поодаль грациозно проползла гадюка. В небе, едва тронутом рассветными лучами и потому пока еще имеющем цвет слегка разбавленных чернил, порхают первые утренние жаворонки.
Пустыня не мертва, пустыня живет!
Представления дилетантов, знающих о ней только по книжкам, во многом расходятся с реальностью. Почему-то принято считать, что пустыня однообразна. Это не так. Начнем с того, что контуры ее причудливы и неожиданны: полотно, изборожденное извилистыми складками, то провисает, устилая дно впадины, оставшейся от пересохшего озера, то взбирается вверх и покрывает холм, из вершины которого, если присмотреться, торчит зубец античной крепостной стены.
Да! Были времена, когда эту местность, помимо змей и тушканчиков, населяли люди. По ней текли реки, от них ответвлялись рукотворные каналы и орошали земледельческие угодья. Здесь продвигались бесчисленные войска хана Чингиса, Тамерлана и Александра Македонского; каждый из них, сокрушив вражеские форпосты, возводил свои собственные, чтобы закрепить эти земли за собой. Плодородие Средней Азии в древнюю эпоху выглядело неистощимым, и она считалась лакомым куском для завоевателей. Но проходили века, тысячелетия, реки мелели и пересыхали, поля съеживались, сдавая позиции шаг за шагом, а их место занимали пески и растрескавшаяся глина, именуемая такыром.
Обезлюдели туркестанские раздолья. Заметенные до обвалившихся крыш руины былых укреплений и редкие кишлаки, разбросанные по необозримому пространству, – вот все, что напоминает о давнем коловращении могучих восточных цивилизаций близ отрогов Тянь-Шаня и Памира.
И все же нельзя сказать, что растерявшие свою плодородную ценность равнины и взгорки никому теперь не интересны. То тут, то там меж морщинистых дюн появляются наездники, большей частью вооруженные. Они передвигаются, как привидения, почти беззвучно, если не считать поскрипывания седел и шороха песка под копытами лошадей. Куда они держат путь, какова их цель? Для дехкан – жителей кишлаков – это вопрос насущный, ибо время от времени привидения облекаются в плоть и под грохот выстрелов врываются в их улочки и жилища, учиняя разбой и грабеж.
Однако нынешним утром – а дело происходило в начале июня тысяча девятьсот двадцать седьмого года – через пустыню, расположенную к югу от Самарканда, ехал не отряд, а одинокий всадник на гнедом ахалтекинском жеребце, чья шкура, оплетенная сеткой проступающих сквозь нее кровеносных сосудов, золотилась в отблесках занимавшейся зари. Всадник был одет в летний, без подкладки, халат с обшитыми тесьмой полами, из-под которого выглядывала традиционная узбекская рубаха из хлопчатой ткани – яхтак. На ноги поверх суженных книзу штанов были натянуты сапоги со скошенным каблуком, что позволяло их владельцу уверенно держаться в стременах. Голову его покрывала чалма, а из амуниции можно было отметить семихвостую пеньковую плеть-камчу, крепившуюся к поясу, и заброшенную за спину английскую винтовку «Ли-Энфилд», широко известную в годы германской и Гражданской войн.
