Если бы князь Меншиков из соображений экономии не саботировал устройство каналов на Васильевском острове, а его верная подруга Марта – к тому времени императрица Екатерина – не приказала засыпать уже прорытые, тогда бы план Трезини осуществился, и сейчас Лёсик, возможно, плыл бы к метро на гондоле. Хотя, учитывая угрозу наводнения, метро в этом случае вряд ли бы построили. Но ведь именно каналы должны были избавить остров от стихии воды! И подражание Венеции являлось скорее прагматичным шагом, а вовсе не завиральной идеей русского царя, как это трактовали его недруги…
Лёсик шёл проходными дворами на седьмую линию. Не любил он суету Среднего проспекта, столкновения с потоками пассажиров, заминки на светофорах. Его высокую, характерную фигуру можно было узнать издалека: голова с развевающимися волосами, острый кадык, выступающий из воротника чёрного пальто, и руки в карманах. Всегда руки в карманах, там им и место.
Вот сейчас он пройдёт последнюю арку, за ней будет тихий двор со скамейкой, можно присесть на минуту перед броском в подземелье. Обдумать положение.
Утром едва не поругался с матушкой, и всё из-за проклятой учёбы! Из гимназии, скорее всего, вежливо попросят. Ну и правильно, зачем им такой ученик?! По трём предметам на экстернате – чтобы учителям не досаждал – остальные посещает время от времени. И не важно, что с отметками порядок, он там – не ко двору, это факт.
Было ещё кое-что, о чём Лёсик старался не думать. Все стычки с преподавателями… он не помнил о них, узнавал потом из рассказов ребят, в основном, дружка Ванича. Хотя после того, как узнает, что-то вспоминалось. Но только с позиции свидетеля. Сам бы так никогда не поступил, чтобы там ни говорили одноклассники, азартно поддерживающие этого выскочку, Леона.
Лёсик уже перешёл пятую линию и, направляясь к арке проходного двора, огибал детскую площадку. И тут боковым зрением зацепил нечто странное. В глубине двора рабочие возились с кабелем, собираясь, видимо, его закладывать в штробы на стенах. Тут не было ничего особенного, скорее, его внимание привлекло какое-то резкое движение. Лёсик мог бы поклясться, что секунду назад видел человека, точнее, высокого мужчину в кожаной куртке, с дипломатом в руке. А сейчас его нет. И проскочить пространство двора за это время он не мог. За бухтой кабеля, что ли, спрятался?
Он хотел уже двинуться дальше, как вдруг заметил открытый люк. Сопоставив промельк фигуры и расстояние до люка, он понял, куда делся мужчина. Рот мгновенно наполнился рвотной горечью, как это бывало в минуты испуга. В мозгу стучало: что-то не так, что-то не так… Работяги могли и не заметить, но мужчина ведь должен был закричать. Хоть раз крикнуть, даже если потерял сознание от удара.
И тут же увидел: к открытому люку направляется женщина. Лёсик знал эту женщину, вернее, часто видел у метро. Она продавала семечки, всегда весёлая, задиристая. Рабочие по-прежнему были заняты делом: раскручивали и отмеряли кабель. Один, видимо, бригадир, держал в руках блокнот и ручку.
Лёсик крикнул… он потом не мог вспомнить, что кричал. Вроде: осторожно, люк открыт! Но никто и головы не повернул в его сторону, работяги возились с проводом, бригадир отмечал что-то в блокноте, а женщина продолжала свой гибельный путь. Вот она уже занесла над люком ногу и беззвучно скрылась. Будто снимали фильм, и ей там, на дне люка, был приготовлен пружинящий матрас. Эту спасительную мысль опровергало отсутствие съёмочной аппаратуры.
