Про Веничку (сборник)

“О, это книга великая, не такая, какие теперь пишут; такие книги посылаются человечеству по одной в несколько сот лет. И таких под меченных глубочайших сторон человеческой природы найдете в этой книге на каждой странице…

Как бы желалось, чтоб с этими великими произведениями все мирной литературы основательно знакомилось наше юношество. Чему учат теперь в классах литературы – не знаю, но знакомство с этой величайшей и самой грустной книгой из всех, созданных гением человека, несомненно возвысило бы душу юноши великою мыслию, заронило бы в сердце его великие вопросы и способствовало бы отвлечь его ум от поклонения вечному и глупому идолу средины, вседовольному самомнению и пошлому благоразумию. Эту самую грустную из книг не забудет взять с собою человек на последний суд Божий. Он укажет на сообщенную в ней глубочайшую и роковую тайну человека и человечества. Укажет на то, что величайшая красота человека, величайшая чистота его, целомудрие, простодушие, незлобивость, мужество и, наконец, величайший ум – всё это нередко (увы, так часто даже) обращается ни во что, проходит без пользы для человечества и даже обращается в посмеяние человечеством…”

Да, такие книги посылаются человечеству по одной в несколько сот лет, – именно так выдохнул я, когда, наконец, в 78-м году, прочитал “Москву – Петушки”. А надо вам сказать, что к тому времени меня уже выгнали с двух факультетов пединститута за “пьянки, блядки и прогулы” (антисоветскую агитацию и религиозную пропаганду), и одеколону я выпил столько, что почти научился в сику играть. И это Венедикт Ерофеев вернул мне честь и дыхание, чтобы – раз уж мы родились, – ничего не поделаешь, надо немного пожить… В этом, юбилейном для Венедикта Васильевича, году меня вдруг пронзила мысль, что я теперь старше его. И я решил: это дело нужно как-то отметить! Как может отметить “настоящий типограф”? Конечно, книгу напечатать.

В кругу наших друзей и их друзей, знакомых и их знакомых отыскались люди, хорошо знавшие или просто встречавшие Веничку в этой жизни. Из их устных рассказов и написанных ими текстов получилась эта книжка – дань восхищения, любви и благодарной памяти.

Перед самой войной папу перевели на работу из Чупы на станцию Хибины. Осенью 1941 года нашу семью эвакуировали.

Больше месяца мы были в дороге. Сначала поездом до Кандалакши, потом в трюме грузового парохода до Архангельска, по Северной Двине до Котласа. На какой-то из пересадок мы спали на перроне, а Борю и Вену[1] взяли на ночь в детскую комнату. Когда все дети спали, наши братья собрали всю обувь и сделали из неё железнодорожный состав, играли в поезда, чем очень удивили воспитательницу.

Потом мы плыли по Волге в барже из-под соли, нас буксировал пароход. Ночью пароход оставил нас посреди реки. Несколько дней мы плавали, голодали. Потом нас причалили к пристани, и некоторое время мы жили в каком-то колхозе, в Чувашии. Маме хотелось на родину, к своим родным, в село Елшанку (Пензенская область). Там поселились мы в доме, не пригодном для жилья, без дров и продуктов на зиму. Я помню, как в письме к отцу младший брат диктовал: “Папа, мы живём плохо, печка дымит, лампа коптит, маму кусают клопы”.

В 1943 году за нами приехал отец, мы возвратились домой. Станция Хибины, где папа работал дежурным по станции, расположена на берегу озера Имандра, у предгорья Хибин. Мама работала приёмщицей рыбы. Я и мои братья Боря и Вена, часто сидя на берегу озера, наблюдали, как рыбаки ловили неводом рыбу. Иногда мы плавали за ягодами на острова в лодке.

Боря и Вена вместе пошли в школу. Боря старше Вены на полтора года и относился к нему покровительственно, защищая. Они были очень разные. Боря – крепыш, озорник. Вена – тихий, худенький, задумчивый.