Владимир Васильев
(Василид-2)
Когда-то мир разбился на осколки…
Кому дано их заново сложить?
Ведь это трудно, остро, больно, колко,
Но жить иначе значит, что не жить…
Пролог. Под кайфом (ретро)
Воробьишке нынче зябко:
Не «чирик», а «динь-дилинь»
Колокольцем ледяным
Он Зиме звонит украдкой
И Весну торопит лапкой…
Как же мы похожи с ним!..
Воробей ловко уселся на раме раскрытой форточки и с интересом посмотрел в комнату. Люди, которые вечно мешают жить своими страшными лапами, в помещении были, но вели себя странно – не суетились, как обычно, норовя наступить на благородную птицу, не чирикали громогласно и нечленораздельно, пугая птенцов и нервных воробьиц. Один лежал на диване, уставившись в потолок. Глаза его были прищурены, а взгляд напряжен, словно он целился для выстрела. По телу же пробегала мелкая дрожь, что для выстрела совсем не подходило. Впрочем, руки были вытянуты вдоль тела и плотно к нему прижаты.
Второй сидел за столом, откинувшись на спинку кресла, и напряженно целился взглядом в стену. Тело его тоже подрагивало, словно внутри работал генератор вибрации.
На птицу они не обращали ни малейшего внимания, что было полезно, хотя и оскорбляло слегка. Польза же проистекала из того замечательного факта, что на столе в хрустальной вазе аппетитной горкой звали к трапезе лущеные семечки подсолнуха. Воробей буквально ощутил их вкус в клюве. И даже приятную сытость в желудке. Хотя пока было не с чего. Уже с час макового зернышка в клюв не попадало. Потому что люди с раннего утра вели себя странно, словно кто-то скомандовал им: «Замри!», и они застыли в том положении, в каком их застал приказ. Ну, не совсем. На самом деле, все они приняли удобное положение «сидя» или «лежа» и погрузились в транс. Так и воробьи делали, когда получали предупреждение типа «кот идет!» или «сова летит!» – если не успел смыться, лучше всего замереть. Вот только к людям никакой кот не приближался, а они сидели, лежали в автомобилях, домах, на скамейках в парках. Не двигалось ни одно транспортное средство ни на земле, ни на воде, ни в воздухе. Но при этом они не ели, не пили, а значит, не крошили на стол, на пол, на землю и от щедрости душевной не сыпали на тротуары ничего съедобного, которое у воробьев перехватывали наглые обжоры-голуби, но и у воробьев клюв не промах – успевали взять свое… Воробью показалось, что стало холодно, хотя солнышко светило и цветочки цвели.
Воробей любил это здание, которое люди называли Бурдж Халиф. Его щедрые и веселые обитатели неизменно восторгались, когда видели воробья в окне. Восторгались и щедро отсыпали птице корм. Он один из стаи решался на столь рискованное восхождение. Надо честно признаться – это были совсем не воробьиные высоты. А ему они нравились – дух захватывало и хотелось чирикать изо всех сил. Хотя дыхания на это не всегда хватало. А уж вид открывался, прямо скажем, орлиный. Воробей подозревал, что в прошлой жизни он был орлом, или в следующей будет. Иначе, как можно объяснить восторг, переполнявший его душу?
Сегодня все окна и прочие отверстия в окнах были закрыты. Воробей-высотник уж было отчаялся и подумывал, не отправиться ли ему восвояси поближе к земле, раскаленной и безжизненной. Но вдруг ему повезло – на самых верхних этажах, где-то в районе стопятидесятого, оказалась неплотно закрытой створка окна. Туда он и протиснулся.
– Чик, – скромно подал он голос. – Чирик-чик-чик, мол, не будете ли возражать, если я посещу ваше благословенное жилище?
Никто не возражал, но и «добро пожаловать» не прозвучало. Пришлось впорхнуть без приглашения. Сначала он отдал должное семечкам подсолнуха. Потом заметил, что на стеклянном столе причудливой формы стояла синяя ваза с кистью винограда. Воробей обожал виноград и не мог сдержаться. Он спланировал прямо в вазу и принялся клевать ягоды. Это было нечто! Примерно так воробьи представляли себе рай. Выходит, что воробьиный рай расположен весьма высоко и не каждому доступен. Уж трусу и лентяю его вовек не достичь.
