Настоящее время
– Ай, чтоб тебя, – ругаюсь сквозь зубы,
зацепившись тканью за колючку. – Конечно, я порвала платье! Последнее из
незаштопанных! Снова придется браться за иголку и нитку в башне, как будто я
люблю это занятие!
Одним из условий моего добровольно–принудительного
заточения было обещание обеспечивать меня всем необходимым для жизни, в том
числе и одеждой. И по началу так оно и было.
Раз в две недели ко мне стабильно приезжал
кто–нибудь из деревни на телеге и привозил скромный запас продуктов, свежее
платье, теплую одежду по сезону и обязательно кусочек мыла. Мне нравились эти
дни. Часто в гонцы напрашивался Андрэ, мой друг детства, и мы с ним весело
проводили время, разговаривая до темна.
Потом гонцы стали являться реже, примерно
раз в месяц. И Андрэ среди них уже не было.
Лица приезжающих с каждым приездом
становились все мрачнее и угрюмее. На мои попытки разговорить их и узнать, в
чем дело, люди лишь отмахивались и упорно хранили молчание. Последний посланец
из деревни и вовсе оставил мне свою телегу, убежав с криком в лес.
Вернее оставила, ведь в этот единственный
раз ко мне приезжала женщина. Ни разу ее раньше не видела. Видимо, она прибыла в
наши земли уже после моего изгнания отцом в попытке наладить дела рода.
По угрюмым лицам посланцев подозреваю, что
дела у отца так и не наладились. А нервная женщина, бросившая телегу вместе с
пожитками и отвязавшая лошадь, и вовсе кричала, что это я во всем виновата,
ведь вместо того, чтобы смиренно сидеть в башне и молчать, я упорно выглядывала
в окно и пыталась узнать новости из родных мест.
– Хм, знала бы она, что я еще и наружу
выходила, месяце на третьем своего одиночества успешно справившись с замком на
башне, – тихо говорю сама себе.
Спасибо Андрэ, это он помог. Надеюсь, он в
порядке. Самой мне до дома не дойти, слишком далеко. Лошадь–то ускакала. Может,
они с той женщиной нашли друг друга позже.
Да и не могу я вернуться. Я должна в
смирении вымаливать прощение для рода, своей «добровольной» жертвой излечивать
нас всех от проклятия. И если они вдруг не излечились, а я вернусь, то меня
казнят.
Вот и остается бродить по лесу в поисках
пропитания и разговаривать сама с собой. Места здесь глухие, граница с
Верглавой, ни один путник сюда добровольно не сунется.
Правда, к счастью, и разбойников нет. По
той же самой причине. Одна я в разваливающейся башне.
– Ааа, – слышится мне вдруг глухой стон, –
ох, как же больно. Кто–нибудь! Помогите!
Голос мужской, незнакомый.
Я испуганно замираю. Одно дело пытаться
разговорить собственных соотечественников, чтобы узнать как дела у отца и в
целом в родных краях, и совсем другое предстать перед чужаком. Да за такое
богиня точно никогда меня не простит, пусть даже я не сильно в нее верю.
– Я слышал, как вы идете, вы громко ломали
ветки, – снова говорит этот голос. – Не прячьтесь, прошу! Мне не выжить без
помощи.
«Он слышал меня!», – мысленно повторяю в
панике. – «Совсем расслабилась! Забыла о всякой осторожности за год
одиночества!».
Я готовлюсь к побегу, но…
– Прошу, будьте человеком, – последняя
фраза незнакомца меня буквально добивает, заставляет развернуться и пойти в
сторону мужчины.
Именно в отсутствии человечности и обвиняли
моего отца и весь наш род.
Несколько шагов, и я уже вижу очертания
незнакомца, лежащего на земле с неестественно вывернутой ногой.
Если это какой–то изощренный сценарий
разбойников, то они своих совсем не жалеют.
Быстро обхожу мужчину и становлюсь перед
ним.
– Что с вами, – заговариваю, бросая на
него взгляд, и спотыкаюсь о его невозможно синие глаза, пробуждающие во мне нечто
новое…
– Случилось, – договариваю–таки, рассеянно
хлопая глазами.
