Ночное небо тихое, глубокое, прохладное и неисчерпаемое, как и их разговоры. Пусть они будут подольше…
– Ты не серчай на меня, сынок, – Евдокия тяжело вздохнула и оперлась на клюку. – Всё-таки Зинаиде дом нужнее. У неё детишек, вон, полон двор. И хозяйство она вести будет. А ты человек вольный, ни жены, ни детей, по полгода дома не бываешь. И потом… Ты мужик, сам себе дом построить сможешь. Ты же у меня вон молодец какой.
Григорий посмотрел на безмолвное небо. На синем холодном фоне белые быстрые облака летели с лёгким звоном. Самые хрупкие натыкались на звёзды и исчезали.
– Да я, мать, не сержусь.
– Вот и хорошо, Гриша, прям камень ты у меня с души снял. Я хоть и знаю, что ты не из злобливых, что только с виду такой лихой да разбитной, но всё же как-то неуёмно мне было. Вроде как обидела я тебя своим решением. Обделила.
– Да ладно, мать. Твой дом, твоя и воля, чего уж. – Григорий подхватил её под руку. – Не устала?
– Да. Пора возвращаться. – Евдокия оперлась о руку сына. – Какой же ты у меня хороший, Гришенька, душа у тебя открытая, добрая и тёплая, как вот рука твоя.
Погладила шершавую кожу тыльной стороны его ладони и прильнула к ней щекой.
– Ну что ты, мать, перестань. – Григорий погладил седину склонённой головы. – Горло пересохло, давай до колодца дойдём, а там уж и домой повернём.
Они двинулись дальше. Шли молча, каждый думая о своём. Или не думая вовсе, а просто наслаждаясь тёплым сентябрьским вечером, быстро переходящим в ночь, любуясь желтоглазым месяцем в чёрной прорве неба.
– А звёзды-то какие сегодня, сынок! – Евдокия прислонила клюку к бревенчатой обивке колодца, поправила отворот суконного сушуна.
– Ага, – Григорий заглянул в колодец. – А в воде… что алмазы! Глянь.
Евдокия просунула голову за свайку ворот и заглянула в чёрный неисчерпаемый квадрат колодца. В полумраке застывшая вода похожа на жидкое серебро.
Она хотела стряхнуть с лица неведомо откуда взявшуюся паутину, подняла руку, и в этот момент дюжая молодецкая сила подняла её над землёй и перебросила через сруб.
Время – безграничная мистическая сущность, которую невозможно ни остановить, ни ускорить извне. Оно живёт по своим законам. Время – лишь игра восприятия, и сейчас оно остановилось.
Она падала в бездну. Почему-то вспоминалось то время, когда её сын заболел ветрянкой, а она вдруг решила, что он в смертельной опасности, и стала кричать. Она и не представляла, что способна так страшно кричать. И даже то, что она своим криком напугает сына, не останавливало её. Что-то запредельно страшное, глубинное рвалось из неё наружу. И она не могла сдержаться. Она помнит испуганные глаза трёхлетнего малыша и белое от ужаса лицо мужа. Что это было тогда, сказать трудно. Было ли это предчувствием грядущих событий? Или предвестием её душевного нездоровья? Теперь не имеет значения. Потому что всему своё время. И её время пришло.
Чёрный провал принял и поглотил её.
