Письмо приходит в пятницу, вскрытое и запечатанное самоклейкой, как все адресованные им письма: Проверено в целях вашей безопасности – ПАКТ. На почте не сразу разобрались, в чем дело: служащий развернул листок, просмотрел, передал контролеру, а тот – начальнику почтового отделения. Но в итоге его пропустили, сочтя безобидным. Обратного адреса нет, только нью-йоркский штемпель шестидневной давности. На конверте его имя, Чиж, – значит, письмо от матери.
Чижом его не называют уже давно.
Ему дали имя Ной, в честь дедушки со стороны отца – ему это когда-то рассказала мать, – а имя Чиж он себе придумал сам.
В слове этом ему всегда чудилось что-то очень близкое. Крылатое создание, кто-то маленький, шустрый. Непоседа-щебетун, всегда готовый оторваться от земли.
В школе на это смотрели косо, мол, Чиж – не имя, тебя зовут Ной. Воспитательница в детском саду возмущалась: зову его, а он будто не слышит, только на Чижа и откликается.
Потому что его так зовут, отвечала мать. Откликается на Чижа, вот и зовите его Чижом, и плевать на свидетельство о рождении. По каждой записке из школы она проходилась с маркером – «Ноя» вычеркивала и писала «Чиж».
Такая была мать – самая ярая его защитница, всегда на его стороне.
В конце концов все смирились, но имя учительница с тех пор писала в кавычках, как бандитское прозвище: Дорогой «Чиж», пусть мама подпишет согласие. Уважаемые мистер и миссис Гарднер, ваш «Чиж» – воспитанный и прилежный ребенок, но иногда витает в облаках. И только в девять лет, когда мать ушла, он стал зваться Ноем.
Отец говорит, это к лучшему, и никому больше не позволяет его называть Чижом.
Если кто-то тебя так назовет, сразу поправь. Скажи: простите, вы ошиблись.
Не только это переменилось после ухода матери. Другая квартира, другая школа, другая работа у отца. Совсем другая жизнь, как будто отец решил полностью их преобразить, чтобы мать, если вернется, никогда их не нашла.
В прошлом году он как-то раз встретил по дороге домой свою бывшую воспитательницу. Ну, здравствуй, Ной, сказала она, как дела? – то ли свысока, то ли с жалостью.
Ему уже двенадцать; три года, как он стал Ноем, но имя Ной до сих пор для него точно карнавальная маска, неудобная, неприятная, и как носить ее, не знаешь.
И вот, словно с неба, письмо от матери. Почерк вроде бы ее – и Чижом его называет она одна. Чиж. После стольких лет он иногда забывает ее голос, пытается вызвать его в памяти, но голос ускользает тенью.
Дрожащими руками он открывает конверт. За три года ни слуху ни духу, зато теперь он наконец все поймет – почему она ушла, где пропадала.
А в письме ни слова, только рисунки. Весь лист, от края до края, изрисован кошками, каждая с мелкую монетку. Взрослые кошки и котята, полосатые и черепаховые, одни просто сидят, другие умываются, третьи нежатся на солнце. Совсем простенькие – таких ему рисовала когда-то мама на пакетах с завтраками, таких он рисует иногда в школьных тетрадках. Незатейливые, но выразительные. Живые. И больше ничего – ни строчки, ни слова, только кошки, кошки, кошки, шариковой ручкой. Рисунки будят смутное воспоминание, но за него никак не ухватиться.
Он переворачивает листок, ища хоть какую-то зацепку, но на обратной стороне пусто.
Ты что-нибудь помнишь про свою мать? – спросила его однажды Сэди. Они были на игровой площадке перед школой, наверху лесенки, а возле их ног уходила вниз горка-труба. Пятый класс, последний год, когда на большой перемене выпускают на площадку. Всё здесь малышовое, всё они уже переросли. Внизу, по ту сторону асфальта, гонялись друг за дружкой одноклассники: кто не спрятался, я не виноват!
