И что удивительно – никакими своими исходными качествами сотрудник Главного Патентного Ведомства страны, того самого, что на «Бережковской Набережной», Сан Саныч Ходиков, на массовика-убийцу ну никак, казалось бы, не тянул. Масштабиком, что говорится, не вышел. Что внешне, что изнутри – нет, никак он зловещей такой роли не соответствовал. Нигде и никогда. Ему для учинения целевого, сознательного кровопролития воображения с детства не хватало. И столь нужной для любого мокрого дела ярости тела и ума – тоже в нем не наличествовало. Ни на грамм, ни на йоту, ни на моль, или в каких там еще единицах готовность человечьего организма к крайней убойной мере измеряется.
Оно и впрямь – какая уж тут живодерская ярость, если у Сан Саныча Ходикова и служба благополучная, и быт, да и внутрисемейные отношения – ни в коей мере не подвели. Не придерешься. Куда ни глянь – невредная, ладная-складная жизнь у него до сих пор была – хоть бери и патентуй её такую. И неплохие деньги на этом патенте зарабатывай.
И всё благодаря чудесной его супруге, Лидии Владимировне, то смешливой и озорной, то вдумчиво недоступной возлюбленной с самых что ни на есть студенческих лет, и преданной ему с тех самых лет подруге. Студенческому отряду на целине за такую любовь и такую спутницу в жизни Сан Санычу еще «спасибо» сказать следовало бы. Тогда еще, в давно как для большинства граждан нашей страны отдаленном семьдесят шестом, – ну да разве ж о таком чуде как добрая жена заранее знать возможно?
За душевность, хозяйственную теплоту и общую «лапочкость» Лидию Владимировну ведь неспроста все в семье не иначе, как Дусей зовут. Дуся она и есть Дуся. В льняном крахмальном передничке поверх мягкого и на вид, и на ощупь тела, и с руками, затвердевшими от бытовой ежедневной любви и забот.
И чтобы как раз из-за нее, ручной своей, по всем статьям образцовой и верной половины, непривередливой и ласковой домохозяюшки Дуси, – Сан Саныч Ходиков вдруг взял, да с секатором на другого, ни в чем пока еще даже и не проштрафившегося человека пошел?!… Чужую, в самом соку и расцвете творческих и прочих сил жизнь насмерть перекусил!?… Скажи ему кто заранее, что такой он на душу себе грех возьмет – небось, ни за что бы не поверил. Еще и над вопиющей нелепостью одной такой мысли рассмеялся бы. До слёз, до икотки, до колотья в боку бы заливался.
А ведь случилось же… И невинную, в общем, человеческую личность с лица земли устранил, да еще при этом заодно и великому научному изобретению к хода не дал. Дважды, стало быть, Сан Саныч Ходиков преступил – как просто человек, и как Патентного Ведомства служитель.
За неделю до убийственного этого факта, в субботу семнадцатого августа, Сан Саныч с женой и внучкой Олечкой еще как ни в чём не бывало у себя на даче отдыхал. В посёлке Водопьяново, что в семидесяти километрах от Москвы, по Савёловской дороге. Запах лично, своими же руками унавоженной русской земли и лохматых турецких гвоздик ноздрями щупал. Широтой и сочным простором нестоличного воздуха допьяну пленялся. А заодно уж и видом на кротко в небе лежащие облачка, на ничейные кусты и злаки – уже тут, на родной земле, рядом. На пока лишь чуть-чуть пергидролью тронутую рощу за местным дурдомом вдали любовался. И на, вроде как, лично для него, неугомонного купальщика и любителя любых вольных водных процедур, – безвестными узниками на славу отстроенный канал.
Хорошая была в тот день суббота. Сан Саныч картошку копал. Редиску за волосья дергал, салат щипал. Потом вот лавровишневую вокруг участка изгородь секатором подравнивать начал. Благополучную свою личную свою жизнь от соседей почётче отгораживая. Кузнечики стрекотали, звону в Сан Саныча ушах весело вторя. И пот змеился по его, от сидячих трудов застоявшимся позвонкам. Как ручеек по горным камням юлил, искрился, прыгал, в ущелье между притомившимися за рабочую неделю ягодицами нырял и там еще и щекотался. Приятный, необязательный пот дачника.
