От разъезда до деревни пять километров по тайге. Поезд притормаживал, кому надо спрыгивали.
Через переезд вернулся домой и Витька – приехал на каникулы погостить, отъесться парного молока.
Баба Клава на радостях резала курицу, а та тушкой бегала по огороду, поливая дорожки пометом и кровью. Витька ловко подбил несчастную осколком от полена и пошел навестить Петрунью – любимую козу бабка держала в дальней стайке: боялась, что коварная сорвется с колышка и доберется до капусты.
– Забор починить надо, – причитала сзади него баба Клава, утирая платком опухшие, усталые от возраста глаза. – Я уж соседа попросила подсобить. Как, справишься, Витюша?..
Витька гордо распрямил плечи и нарочито по-мужски, хотя голос только вставал, хохотнул:
– А то как же… Где наша не пропадала.
Развернулся, приподнял бабку за пояс, ткнул пальцем в нос.
– Чего дерешься, – обиженно замахала она на него платком.
– Так это любя, – сразу как-то посерьезнев, стал оправдываться Витька, почувствовав, что хватил лишку. – Чтоб ты знала, что это Я.
– Хулиган, ой, хулиган. Как был, так и остался.
Но гневные слова баб Клавы напрочь смывала ее улыбка. Витька облегченно вздохнул и зашагал дальше. «Тяжело все-таки с этими стариками, – подумал он про себя. – Чистые дети. А еще обижаются ни с того ни с сего – хуже детей».
На прошлые каникулы Витка домой не приезжал, ездил в гости к другу, тот жил в соседней деревне, побогаче, моднее, с клубом и почтой. Витька помогал другу перебирать дом. Нижние бревна совсем прогнили и требовали замены. Да как сказать помогал… Работали-то, конечно, в основном мужики – отец Сереги, да его старший брат, да еще какой-то доходяга, вызвавшийся за тарелку супа да солянку с хрустящими малосольными огурцами договориться с лесничим насчет хороших бревен, а еще помочь им с углом – самым коварным местом дома. Вот у него-то на подхвате Витька с Сережкой и бегали. Ремеслу учились. Все время на свежем воздухе с топором да рубанком в руках. Аппетит зверский. Но Витька на суп да кашу особенно не налегал. Больше молока коровьего пил, это тебе не из-под козы. Совсем другое удовольствие. По три банки с хлебом вылакает – и доволен. Сережкина мать все удивлялась: «Такого работника держать можно». Молока хозяева за расход не считали.
– Сенца накоси, – между тем продолжала причитать баб Клава. – А то Петрунья этой зимой что лист на ветру качалась. Я уж ее к стеночке прислоню, глажу, прошу: «Держись, милая. Нам пропадать с тобой никак нельзя. А то хозяин твой приедет, что скажет».
Хозяином Петруньи сызмальства числился Витька. Чистил за ней, пас, даже, бывало, искал по чужим огородам.
– А поросенка прирезать пришлось, – докладывала ему о делах баба Клава. – Сосед застрелил из дробовика. Как подумаешь, куда мир катится: во всей деревне не нашлось человека, чтобы порося зарезать. А есть – так все мастера.
Коза у Витьки была особенная, дрессированная. Скажет «служить в воротах» – попробуй подойди, рога и копыта… Даст команду – ляжет на полянке, лежит. По детству Витька с ней все местные пригорки облазил, сбитые ноги как сейчас помнил, в сентябре – октябре всегда в школе мучился, в школу босым было нельзя.
А однажды… Вот умора… Поехали они с бабой Клавой за бобами. Взяли тележку, нагрузили до отвала. Туда-то ничего шли, хоть и в гору, – тележка-то пустая, а оттуда… Под гору…Катились, кто быстрей.
Хорошо хоть Витька тележку впереди себя догадался поставить, а то прибило бы. Едет, ногами тормозит. Баба Клава совсем отстала. А тут Петрунья…
