Против правил

На подносе лежали: два яблока, маленькая жёлтая грушка, горстка мелких красных слив и кучка карамелек.
Поднос стоял на рюмке.
Рюмка была наполнена густым ликёром.
Донце рюмки упиралось Кейси Моргану в переносицу, а сам Кейси Морган стоял на одной ноге на столе среди тарелок и бокалов, далеко откинув назад голову, и расставив для равновесия в стороны руки.

Потолочный светильник медленно менял цвета. Лимонно-жёлтый темнел, переходил в канареечный, наливался апельсинным соком, становился ярко-оранжевым и дальше краснел, обретал закатный пурпур, густой фиолет, и таял сиреневой нежностью. Майская и чистая, она бледнела до бледно-салатового, и тихонько густела, набираясь лаймовой зелени, а потом поспевала до лимонной зрелости. И так по кругу, плавно, оттенок за оттенком, что смотреть - не оторваться, так затягивает.



От цветовых переходов – не от выпитого! – у Моргана кружилась голова. Но равновесие он держал, а как же! Ведь толпа в кабаке ловила кайф от его фокуса, и никак нельзя было провалить трюк и опозориться.

— А ну-ка ещё одну! – Том Шен встал на стул и бросил на поднос эквилибриста ещё одну карамельку в фантике.

На Моргана десять граммов её веса не произвели никакого впечатления. Всё так же довольно посмеиваясь, он продолжал балансировать на столе, наблюдая за сменой цветов потолочного светильника.

Том Шен обернулся к стоящей вокруг стола толпе бездельников.

— Видали, а? От, чё творит!

— Да чтоб я сдох! – изрёк Дик Дан, и, глубоко затянувшись напоследок, потушил окурок в пепельнице.

— Ты крут, Кейси, чтоб я сдох! Слышь? Я те говорю: ты крут! – проорал он. — Мы проспорили! Слезай!

Но Кейси Морган умел держать зал, и, чтобы добавить впечатлений зрителям, два раза подпрыгнул на столе, а вместе с ним подпрыгнули, и приземлились обратно рюмка, поднос и всё, что на нём лежало.
Восторженные вопли, свист и улюлюканье перекрыли рёв колонок, вконец задроченных басами. Дебют эквилибриста прошёл блестяще.

И тем более контрастно прозвучала критичная реплика одного из зрителей, низенького, чуть прихрамывающего толстяка, который растолкал толпу и выдал:

— Финита, бля, комедия, чёртов клоун!

Морган вздрогнул, потерял равновесие и загремел со стола со всем своим добром. Поднос с фруктами и карамельками полетел в одну сторону, рюмка полетела в другую, ликёр вылился липкой лужей на организатора шоу, крепко приложившегося об пол задницей и издавшего горестный вскрик.

— Тревор, блин! – опьянение не помешало Моргану признать старого друга. – Ты чё под руку-то?! - низверженный герой попытался встать, но поскользнулся и вернулся в прежнее положение.

— Да ты сиди. Сиди-сиди, — разрешил Тревор, но Морган всё же поднялся и переместил свой зад на более удобное сиденье барного стула. И жестом показал Тревору, чтобы тот приземлялся рядом.
Тревор и приземлился. Рядом. Подпёр щёку кулаком и с доброй улыбкой погрузился в созерцание помятой физиономии товарища.

— Ну-у! – Морган сделал неопределённый жест рукой. – Припёрся! Оскорбил! Уронил! Испортил представление! «Финита, бля, комедия!» — передразнил он, и, воздев кверху два пальца в жесте "Виктория", патетически возопил в потолок: – The show must go on!— после чего перевёл взгляд на друга и полюбопытствовал: — Ты чё припёрся-то, кайфоломщик? Ты ж не хотел потусить! Передумал?

— Тебя тормознуть пришёл, солнышко, – с широкого лица Тревора не сходила наполненная бесконечным человеколюбием пастырская улыбка, – за твоё здоровье пекусь, зайчик. Завязывай бухать, котик.

— Щас, ага! – возмутился Морган. – Папа родной! У меня ещё целый день отпуска, весь день завтра, целый один день ещё! — напомнил он. — И я собрался посвятить его празднику похмелья! Поэтому сегодня я ужрусь в кашу, а то завтра праздника не будет!