Звон колокола на обед пошатнул твоё спокойствие.
Коридор разрывало от мерзкого скрипа окошек для выдачи еды по металлическим мискам, душевные, сглатывая молча, ожидали свой завтрак.
Вчера местные санитары упарывались спиртом, мешая его с глюкозой. А тем временем в особом отделении «Б» ты разрывался между реальностью с мягкими стенами и воспоминаниями о шуме моря с прибрежным раскаленным песком. Все было иначе относительно вчерашнего дня – хотя кто его знает, какой сегодня день года среди этих желто-белых стен и пропитанных бывшими «постояльцами» матрасов.
О тебе забыли, не дав даже сухого хлеба… опять.
Мысли о побеге перемешиваются с бренностью обстоятельств, возможно, у кого-то свыше есть план, который приведет к чему-то лучшему, хотя кто его знает. Он всегда славился своим скверным чувством юмора.
Сон прервал журчащий живот, затекшие ноги и боль до скрежета в зубах. В смирительной рубашке и цепях быстро отвыкаешь от обыденного комфорта. День, если его можно так назвать, сопровождается стандартным занятием – залипнуть в стену и стараться не грузить себя сахарной пудрой мечтаний. Это нагоняет тоску и невольно пробивает на слезы. Они просто текут по щекам, напоминая, что ты ещё человек. Эмоции теперь – роскошь. Этот день ничем не отличался бы от других, если бы покой не нарушила медсестра с подносом еды. Судя по всему, стажерка, чувствуется чужое отвращение, ее голубые глаза наполнены страхом, немая пауза могла, тянутся еще долго. У тебя не было желания с ней говорить. Мари, если верить бейджу, поставила поднос на пол, зачерпнула ложкой клейкие комочки, того, что здесь зовётся кашей и поднесла ее к обсохшим губам. Жрать, чтобы выжить, но зачем жить, если в лучшем случае придется находиться в обществе, которое живет, чтобы жрать.
А зачем продлевать свою жизнь, уподобляясь скоту? Она долго пыталась заставить тебя есть, перекрывая кислород в ожидании открытого рта, но зубы, как войско со щитами, не пропускали захватчика за врата города.
Сестричка, психанув, схватила поднос, а затем, хлопнув дверью удалилась из палаты. Вдоль коридора зацокал быстрый шаг, отдаленно напоминающий копытца. Живот продолжил уже привычное ворчание, пятна на стенах начали преображаться в форму бабочек.
Порхают над полем красного мака, теплый ветер ласкает листву.
Приятная безмятежная суета под лучами лампочки Ильича.
Жизнь, страдая, кружит вальс с улыбкой дымного прогресса,
Блуждает муза по пятам останков человека,
Тоска свобод замок повесит, кто откроет, тот поймет.
Осколки нового регресса.
Слегка доносится ритмичный писк приборов, послушно повторяющий такт твоего сердца, а тело по рукам и ногам перетянуто кожаными ремнями к кушетке, потому достать иглу из вены от опустевшей капельницы, возможности нет. Радует, что мы не в своей скромной одиночке, а в обширной чистой процедурной комнате, на это указывает почти выветрившийся запах хлорки, кварцевая лампа и приоткрытый шкаф с бинтами и прочей медицинской лабудой, жаль, что часть комнаты скрыта белой кожаной шторкой, возможно за ней есть окно…
Размышления прервал кашель какого-то лысого очкарика. Его изрядная картавость портила впечатление серьезного человека, а уж тем более статус врача. Зато он, пока говорил, убрал иглу, протер след смоченной спиртом ваткой и отставил капельницу.
– Ваше физическое состояние идет на поправку, если так пойдет и дальше, вас переведут обратно в палату, где вы продолжите лечение в уже привычной для вас обстановке…
Пищание приборов слегка ускорилось, док, поправив очки, дополнил и без того провальную речь.
