1
Голову сдавило, тошнотворный комок поднялся к самому горлу и долго не опускался, хотя, едва проснувшись, он принял спасительную таблетку. Но сегодня она плохо помогала.
С тех пор, как его поселили в этих апартаментах под самой крышей ветхозаветного, чудом уцелевшего среди бетонных коробок деревянного особняка, каждое утро начиналось с пробуждения голубей на чердаке. Нет, это не было, как когда-то в детстве, умильное воркование божьих птах. Полчища клювастых ящеров принимались гудеть, скрипеть и гоготать так, словно над самой его головой начинались каменоломные работы и грохот падающих глыб, осыпающихся булыжников пронизывал острый и длинный, как предсмертный крик, скрип давно не смазанных проржавевших вагонеток. От этого резонирующего в деревянной пустоте грохота и визга начинали дрожать стекла в многочисленных узких окнах. И уже до самого вечера Виктор не мог избавиться от гула в ушах. Все казалось, что он в БТРе, который чуть было, не стал его могилой, и по броне беспрерывно колошматят комья твердой земли, ухают осколки скалы, раздробленной разорвавшимся поблизости фугасом, и с печальным стоном рикошетят, будто сожалея, что не добрались до его черепа.
На войне он разучился говорить нормальным голосом и, вернувшись, первое время чуть ли не кричал, боясь, что его не услышат. Но его и не слушали. Ему досаждали постоянный шорох, посторонние звуки в голове. Такой же стеной, как и его усиливающаяся глухота, но еще более жесткой и непроницаемой отделился от него тот мир, в котором он когда-то надеялся почувствовать себя хозяином.
Виктор слегка приподнялся и, наконец, сел. В голове начинало проясняться. Приняв еще одну таблетку, он удобнее устроился в постели, подложив под спину подушку. Голуби, черт бы их побрал, разлетелись по городу в поисках жратвы. Оставшиеся в гнездах немного утихли, но продолжали ворчать и пронзительно скрипели. Но это было уже терпимо. Лекарство подействовало, и у него поубавилось желания немедленно разодрать эти клекочущие глотки.
Теперь, в новом его положении, каждый день для Виктора Стрельникова начинался с вопроса: «Хочется или не хочется?» Если не хотелось ничего, он мог часами напролет лежать в постели, уставившись в одну точку – без мыслей, без эмоций – пустой, словно бочка из-под солярки на обочине дороги. Он не представлял себе, что после всего пережитого ему предстоит что-то еще более тяжелое и, похоже, вовсе непереносимое. Менялся не только образ жизни и образ мыслей. Все существо его коверкалось, сопротивляясь переделке. «Вот так, наверное, и происходит «ломка» у наркоманов, когда организм изнывает по естественному существованию в гармонии с самим собой и тело разваливается на составляющие части, – думал он. – Надо с этим кончать, а то недолго и полностью раствориться в этом котле бредовых мыслей и ощущений».
С трудом доплетясь до ванны, Виктор включил холодный душ, встал под него и окаменел под тугими струями ледяной воды. Он, наверное, стоял бы так еще долго, если бы за шумом воды не расслышал назойливого дребезжания мобильника. Не вытираясь, Виктор прошлепал в комнату. Звонок раздавался откуда-то из-за кровати. Запустив под нее руку и нашарив, наконец, телефон, он поднес его к уху. Но звонки уже прекратились.
Произошедшие накануне события вспоминались с трудом, преодолевая на своем пути к осознанию путаницу мыслей, обрывки каких-то слов, фрагменты лиц и нагромождение звуков. Он точно знал, что никто не должен был звонить ему в это время. Наверное, что-то произошло или он сам с кем-то договаривался созвониться, а сейчас не может об этом вспомнить. Ленька? Вчера он дал ему свой номер. Значит, должен был и его где-то записать. Вот только где?
